Георгий Караславов - Избранное. Том второй

Чего им еще надо? Где им найти такого работника?.. И кто бы их так почитал, как он?

«Тут что-то не то! — думал он. — Кто-то оклеветал меня — иначе не может быть!»

Он порывался заговорить с хозяевами, расспросить, но их брезгливые физиономии отбивали охоту к разговору.

Работа у него уже не спорилась. Руки повисли, как плети, ноги волочились, словно закованные в цепи. Деян, привыкший к тому, что хозяйство его содержится в полном порядке, еще более помрачнел.

— Сегодня куда собрался? — спросил он Казака однажды утром, злой и недовольный.

— В Волчий дол.

— Еще не засеял?

— Осталось еще… дня на два…

— Еще на два дня?.. Уж не собрался ли ты там зимовать?.. Если тебе лень работать, скажи. Найдем выход… Я не оставлю землю пустовать…

Казак виновато понурил голову. Прежде он засевал эту полосу двумя парами волов за пять дней, а теперь и за десять не управиться. Что поделаешь — вина-то не его… Одно лишь словечко — и силы вернулись бы к нему.

— Сегодня закончу, — пообещал он на следующее утро и безжалостно ударил по молодым, сытым волам. За ним заскрипела разбитая телега Пеню Рендова.

— Эй, Казак, — окликнул его Пеню, — полегче гони, мимо счастья своего проскочишь!

— Мое счастье не на дороге, — ответил Казак, погоняя волов.

— Кто ж его знает… — возразил Пеню и добавил: — Элпезов, говорят, сватов присылал к Деяну, ты слышал?

Казак вздрогнул. Неужто Элпезов?

— Ученого зятя нашел твой хозяин, — продолжал Пеню. — Торговлю изучал и еще не знаю что. Говорит, собирается в общине порядок наводить…

Казак смотрел на него с немым недоумением и уже ничего не слышал. Он попытался что-то сказать, наверное, отшутиться, но язык не слушался.

Вот тебе и на! Такое ни разу не приходило ему в голову. Он был уверен, что увечную Кину возьмет лишь бедный, послушный и работящий парень. И так как лучше себя никого вокруг не видел, думал, что его дело верное. Одно его удивляло: девке перевалило за двадцать, старики же все твердили, что подождут, пока она подрастет.

Казак слышал, что сын Элпезова, шалопай и мот, учится в гимназии в Пловдиве, даже как-то видел его в праздничном хороводе на пасху, но не обратил на него внимания. Говорили, что отец напрасно тратит на него деньги, но Казака это совсем не трогало… Так вот кто совсем негаданно подставил ему ножку!

Поле казалось ему пустынным и мерзким как никогда. Он привязал волов к дышлу, запахнул бурку и закурил. Столько трудов, столько забот и унижений — и все рухнуло разом. Хотелось разреветься, что-нибудь сломать, убить кого-нибудь, раздавить… Хорошо ему отплатили за то, что он работал не покладая рук! Чем же этот лоботряс лучше него? Почему у него отнимают единственную возможность выйти в люди, зажить по-человечески?

Но нет! Они заплатят, и дорого заплатят! А там хоть в тюрьму, другого пути не остается…

Ногти врезались в мозолистые ладони. Что сделать? Всех прикончить или только Деяну пустить кровь?

Казак встряхнулся. А вдруг это всего лишь досужие сплетни? Уж не почудилось ли ему? Он горько усмехнулся. Сомненья нет. По глупости и слепоте своей он до сих пор сам себя обманывал…

Казак растянулся на спине, закутался поплотнее и задумался. Небо было серым и мутным. Солнце проглядывало как тусклая золотая монета. Стая ворон прокаркала вдали и исчезла за хмурым безмолвным горизонтом.

Вечером Деян подошел к нему.

— Завтра не выходи на работу, — сказал он с убийственной сухостью в голосе.

Казак двинул своей короткой волчьей шеей.

— Почему?

— Сочтемся с тобой… а там отлеживайся, где тебе угодно, только не на моем поле.

Казак плюнул густым, липким плевком и поджал губы.

— Ты понял?

— Понял.

Деян на всякий случай отступил в сторону.

— Гм, — пробормотал он, — ишь какой…

Он ожидал расспросов, просьб, оправданий, даже плача. А Казак встретил его просто и твердо. Именно это и напугало Деяна… Видно, кто-то предупредил батрака… Теперь коммунисты наверняка подучат его отомстить…

Пусть попробует!

Деян для виду храбрился, но побаивался не на шутку, то и дело озирался и с опаской следил за каждым шагом, каждым движением Казака.

На ночь он положил под подушку пистолет и дважды вставал проверить, хорошо ли заперта дверь.

В Димитров день состоялась помолвка Кины и сына Элпезова. В корчме Милю Зайцова эта новость никого не удивила.

— Пусть у голодранцев голова болит! — сказал Трифон.

— А чего им — мокрому дождь не страшен! — возразил сидевший в углу молодой парень с еле пробившимися усиками.

В это время в дверях неожиданно возник Казак. На нем были новые серые шаровары, широкая, обшитая тесьмой куртка, под ней красная безрукавка, на ногах — толстые, небрежно навернутые шерстяные обмотки. Все переглянулись.

— А этого зачем сюда принесло? — говорили взгляды.

Минутная тишина не смутила Казака. Тяжело ступая, он прошел вперед, мрачно сомкнув брови и стиснув зубы. Сидевшие в углу невольно сдвинулись в сторону. Он уселся и, строго вскинув свои большие светлые глаза, заказал ракии. Растерявшийся корчмарь, до сих пор смотревший на Казака с изумлением и несмелым любопытством, проворно подбежал к нему и лицо его расплылось в привычной, для всех одинаковой улыбке.

— Иду — пожалуйста!

Поставив перед своим хмурым клиентом графинчик и закуску, он снова улыбнулся.

— Ну, ты как? Рассердился на Деяна, а?

— Хватит с меня, — сказал Казак, облизывая после первых глотков свои мясистые, обветренные губы.

— У Деяна теперь зять — на кой ему батраки! — съязвил какой-то краснолицый крестьянин.

Взгляды всех сидевших за столиками впились в бывшего батрака Деяна — что-то он ответит на такой едкий выпад. Казак опрокинул вторую стопку, невозмутимо пожевал губами и откусил полстручка перца пожелтелыми, но крепкими зубами.

— Такой зять, коли захочет, приберет его к рукам, — промолвил старичок с заросшим щетиной лицом. Все заулыбались.

Перейдя ко второму графинчику, Казак словно бы немного размяк и оглянулся вокруг, ища взглядом корчмаря:

— Ставлю всем по одной, — сказал он и громко рыгнул.

Изо всех собравшихся только Трифон Пантов отказался от угощения. Заяц чокнулся с Казаком и подошел к Трифону.

— За тобой дело! — миролюбиво сказал Заяц. — Угощает человек, чего обижаешь…

Поняв, что Трифона не уговорить, корчмарь сам выпил поднесенную водку.

— За твое здоровье, — сказал он и ушел за прилавок.

У Казака развязался язык, и все в корчме, вытянув шеи, с любопытством слушали и смотрели на него как на нового, незнакомого человека. За многие годы односельчане привыкли считать Казака одной из голов в стаде Деяна. А он вдруг оказался вовсе не таким тупым и ограниченным, как они думали.