Георгий Караславов - Избранное. Том второй

— Не знаю, — сказал он, словно про себя. — Надо идти…

— Мы еще поговорим с тобой. Батрацкой работе конца не видно… — крикнул ему вслед Фика.

— Поговорим, — откликнулся Казак, — отчего не поговорить…

Фика с пробудившимся интересом смотрел на его толстые, небрежно намотанные шерстяные обмотки, на тяжелую, по-медвежьи неуклюжую, походку, на широкие, мускулистые плечи и довольно покачивал головой.

— Какой партиец из тебя выйдет! — промолвил он. — Дай только пообтесать тебя немного…

Фика умел говорить ясно и понятно. Казаку нравилось его слушать. Но почему сейчас на душе так темно и неуютно? Фика советует оставить в покое Деяна — того, кто целых пять лет ложью и обманом сосал из него кровь… Бороться, говорит, надо… Но с кем? И как? И какой толк будет от этого? Верно, что он ничего не выгадает, если пустит кровь Деяну, но зато хоть помнить будут Казака.

Он призадумался над словами Фики, и сомнения снова охватили его. Фика, наверное, хорошо во всем разбирается, иначе не говорил бы так уверенно. Тут что-то есть, недаром Деян, когда заходила речь о коммунистах, злобно ругал их на чем свет стоит. И ругал их всех скопом — называй он имена, Казак подкараулил бы кое-кого из них.

Шагал ли он за сохой, засевал ли полоски, он неустанно думал и в его сознании возникали два противоположных знакомых образа — Фики и Деяна.

Чем больше он думал о них, тем яснее и понятнее становились слова Фики. Пять лет обмана, пять лет рабства и тяжелой, черной, убийственной работы!.. Пять лет, а он ничего не видел, ничего не понимал!.. Деян… Сволочь… Иметь зятя-батрака ему стыдно, а когда заманивал дочерью, чтобы тот работал за троих, тогда забыл про стыд… Конечно, Казак не попался бы на хозяйскую удочку, если б не понадеялся на увечье Кины… В нонешние времена за деньги можно и голову сложить…

К полудню он засеял обе полосы, распряг волов и пошел к Фике, теперь уже не только за огнивом и хорошим табаком.

— Ты уже кончил?

— Кончил.

— Теперь домой?

— Ну да. Работу сделал, а поесть с собой ничего не взял.

— Останься, поговорим. У меня в торбе что-нибудь да найдется…

Фика распряг волов, задал им сена и отцепил торбу.

— Полезай в повозку!

— Так ты, значит, говоришь, — начал Казак, неуклюже и с трудом подгибая под себя толстые колени, — оставить его в покое, а?

— Кого?

— Деяна.

— Ха! Ну что ты можешь ему сделать? В суд подашь — курам на смех… Содрал с тебя две шкуры вместо одной, значит, оказался умнее, вот и все… Право на его стороне и по закону и как у сильного… Так устроили господа сверху донизу: они живут-поживают, а мы на них работаем.

Казака увлекали мысли Фики. Он молчал и лишь время от времени глубоко вздыхал.

— У нас есть своя партия — Рабочая партия. Она борется за то, чтобы обеспечить жизнь и нам, беднякам…

— А в России есть такая партия?

Фика утвердительно кивнул.

— Там рабочие и крестьяне взяли власть и сейчас строят новую жизнь…

— Деян часто рассказывал о России… дескать, все там плохо, а для крестьян — ад да и только!

— А ты хотел от него услышать правду? Правда ему не по нутру…

Фика разломил ковригу, открыл деревянную солонку и показал на сало:

— Режь!

Казак жадно набросился на еду.

— И в казарме нам говорили, что в России плохо… Газету нам читали…

— Газету вам читали, в которой только враки. Газету, в которой пишут правду, я сейчас тебе покажу.

Фика сунул свою жилистую, загорелую руку в карман куртки, вынул какую-то мятую бумагу, покрытую кирпичного цвета буквами, и протянул Казаку.

— Вот она!

Бережно разгладив газету на днище повозки, он показал пальцем картинку.

— Посмотри! Это комбайны!

Казак робко взглянул на него и, опершись на локоть, склонился над газетой.

— Машины, — с важностью пояснил Фика, — жнут, молотят, ссыпают — все сразу.

— Как так — все сразу? — повернулся к нему Казак.

— Вот так! Пустишь их с этого края поля, моторы тарахтят, а сзади мешки валятся, как груши…

— Ну и дела, елки-палки!.. Где так работают?

— В России.

— Ну вот, — сказал Казак, с огорчением взглянув на Фику, — Деян об этом не говорил.

— Это еще что! Есть там штуки еще чудесней — ум за разум зайдет, если увидишь. И все это делают рабочие и крестьяне…

— А батраки там как живут?

— Батраки там только бывшие и они живут вроде как чиновники: работают, скажем, восемь часов, а потом делай что душе угодно. Едят там порциями: одна, две, три — ешь, пока ремень не лопнет…

— Смотри ты, какие дела! — вздохнул Казак и сглотнул застрявший в горле комок.

— Но пока дошли до такой жизни — сколько труда, сколько мук, сколько жертв положили русские рабочие и крестьяне…

— На новой риге у Деяна работал один русский. Он рассказывал, что был в России полковником и что у него одного было столько земли, сколько у трех сел как наше, но пришли большевики и все отобрали… Наверно, врал, я ему не верю.

— Почему ж. У некоторых помещиков было столько земли, сколько во всей Болгарии.

— Тююю, чтоб им пусто было!

— Но большевики у них отобрали…

— А эти самые… большевики, что ли, они тоже из рабочих?

— Рабочие, конечно… Их там большевиками зовут.

Казак осторожно поднял газету, словно опасаясь, как бы она не рассыпалась от грубого прикосновения, и стал по складам читать подписи под картинками. Фика пожирал его глазами, радуясь ото всего сердца.

— Сколько ты учился?

— Четыре класса, — ответил Казак и с грустью добавил: — Две или три недели ходил в пятый класс, но как отца убили на войне, пришлось бросить.

— Ты плохо читаешь. Разучился.

— Разучился. Да как не разучиться: с тех пор как бросил школу, прошло лет пятнадцать, шестнадцать, а читать почти и не приходилось…

— Хочешь читать газеты?

— Хочу.

— Буду давать тебе.

— А у тебя есть?

— Найдутся.

— Как эта?

— И как эта и другие.

— Мне бы такую, как эта… с картинками про Россию.

Фика глянул на его большие, блестящие глаза и кивнул в знак согласия.

А Казак смотрел на измятые страницы, и в ушах у него гудели чудесные машины с огромными, черными моторами.

В воскресенье моросил холодный, мелкий дождик.

Казак прибрал на скорую руку в хлеве, почистил кое-как волов и вышел со двора. В корчме Зайца его поджидал Фика. Казак думал, что они посидят в едком дыму, послушают шутки и ругань, быть может выпьют, и лишь тогда уйдут. Но не успел он оглядеться, как Фика потянул его за дверь.

— Хочешь пройтись в мастерскую Эсемова?

— Чего там делать?

— Ничего. В свободное время собираемся там поболтать.

— А сегодня у него не закрыто?

— Войдем со двора.

Казак догадывался, что предстоит нечто интересное, что поход к тележнику Эсемову далеко не случаен. И он пошел. На улице их встретил Митко, восемнадцатилетний сын Эсемова. В сарае вдоль стен сидели с десяток крестьян. Они тихо переговаривались, курили и, хотя они улыбались, когда здоровались с ним, Казак уловил по еле заметным гримасам их недоумение. «А этому чего тут надо?» — казалось, молча спрашивали они, бросая на Фику укоризненные взгляды.