Георгий Караславов - Избранное. Том второй

— Димо с него глаз спускать не будет, — ответил Деян, подмигнув самому себе в темноте.

— Димо… Он-то и в огонь полезет, коль ему скажешь, но…

— Что — но?

— На нашу Кину зарится…

— Дурак, потому и зарится… Да разве я отдам свою кровинку за такого чурбана…

— Страшно мне, Коста!

— Отчего?

— Его боюсь, Коста… Как бы не напакостил…

— С чего это?

— Вот не отдадим ему Кину…

— Ха! — мотнул презрительно головой Деян. — Вексель я ему подписал, что ли!

— Вексель не вексель, но он столько на нас работал…

— Он работал, я платил. А дочь я не на дороге нашел…

— Тебе видней… Он ведь взбалмошный…

— На взбалмошных есть полиция! — с угрозой в голосе сказал Деян и добавил: — И… еще кое-что другое…

Но положение было, действительно, не совсем удобным.

Казак верил, что хозяева выдадут за него Кину. Уже пять лет он работал на них. И все пять лет они сами намекали ему на это.

Однажды, когда он батрачил у них еще первый год, он укладывал увесистые снопы, еле поспевая за десятком проворных молодых жниц, и сохлые полоски соли проступали на спине его синей рубашки. В тени дубовой рощицы Костовица замешивала окрошку на кислом молоке и поглядывала на него с нескрываемой радостью и одобрением. Когда он поднимал тяжелую баклагу и долго с жадностью пил воду, она ласково глядела на его раскрасневшееся лицо и шептала:

— Боже милостивый, вот такого бы парня нашей Кине, и я бы благословила!

Казак слышал ее шепот, жарко вспыхивал, но не мог ничего вымолвить. Хозяйка не раз повторяла эти слова, и он однажды с замирающим от радостного волнения сердцем сказал:

— Эх, кабы и мне досталась такая девушка…

— А почему бы и нет? Чего тебе не хватает?

— Денег, хозяйка, денег!

— Помолчи, Димо! Деньги дело наживное, а человека нелегко найти… Тебя мы хорошо знаем — ты руками из камня воду выжмешь…

С тех пор он стал работать с удвоенной силой. Покрикивал на других батраков, следил за ними, как собака, и рычал, когда они устраивали передышку или же отлынивали от работы. Вечером он ложился спать, усталый, но довольный и радостный, и подолгу не мог заснуть. Он жмурился в темноте, курил прелый табак, и в голове у него роились бесконечные расчеты. Сколько земли им отрежут? Сколько на него запишут? За сколько лет он сумеет удвоить приданое?.. Закрыв свои большие светлые глаза, он мысленно измерял широкий двор и пытался вообразить дом, который ему построят — двухэтажный, с высокой каменной лестницей. Колодец надо будет выкопать перед домом, немного в стороне. Рядом с колодцем пройдет забор маленького цветущего садика. На другом краю двора он поставит амбар, за амбаром — навес, а под навесом будут радовать хозяйский глаз две прочные повозки на железном ходу…

Что же еще он построит? Проступали в воображении плодовые деревья и розы, но их он помещал то на одно место, то на другое и видел их то молодыми в первом цветении, то уже ветвистыми деревьями, усыпанными плодами…

Лишь одно пятнышко омрачало чудесную картину, и ничто не могло его стереть: Кина была калекой. Еще ребенком она поскользнулась возле очага, упала в огонь и обожгла правую руку… Рука так и осталась сморщенной, багровой, похожей на валек. Казаку было тяжко глядеть на нее. Но не будь она калекой, разве мог бы он надеяться?.. Кто бы пустил его хозяйничать во владениях Косты Деянова?

Сам Деян никогда не намекал ему на что-нибудь определенное.

— Так-то вот эдак, — приговаривал он, подтягивая пояс на отвисшем брюхе, — на землю смотри как на свою, ведь родит она для всех… Все в мире меняется, сегодня она моя, завтра господь сподобит тебя стать ее хозяином…

Казак не знал отдыха. Летом он сновал без устали вместе с другими батраками и поденщиками, на совесть поддерживал порядок в хозяйстве, а зимой сам следил за скотиной. Деян потирал руки. Увязнув в политиканстве, он совсем отошел от хозяйственных забот. Но он был спокоен. Что ни день люди приносили ему радостные вести и рассыпались в похвалах.

— Ну и кукуруза же у тебя, сват, в Алтын-дере — пятьдесят возов, а то и больше.

— Твой Казак не батрак, а золото! — говорил другой.

— Было бы свое, и то так бы не мотался! — добавлял третий.

Деян самодовольно ухмылялся. Он не вдумывался, правду ему говорят или нет, но знал, что доходы у него — лучше не бывает. И, хотя зерно немножко подешевело, он находил пути сбывать его как надо…

А Кина выходила из поры, и это начинало его беспокоить. Дочь и слышать не хотела о батраке, да и родители никогда о нем не заговаривали. Казак кое-где успел похвастаться, и по деревне пошла молва, над которой все крестьяне посмеивались. Они-то знали Деяна, знали и его кулацкое зазнайство.

— Слушай! — строго наказывал Деян жене. — Смотри, как бы этот пень не натворил беды!.. Тогда и его ухлопаю, и с тебя шкуру спущу…

Костовицу бросало в дрожь. А почему бы и нет? Этот скот может подумать, что дело у него на мази, и набросится при удобном случае на девку. Кто его остановит — заткнет ей пальцем рот, она и не пикнет…

В поле было не опасно — там всегда людно. Беда могла стрястись дома, и она не спускала глаз ни с батрака, ни с дочери.

Но Казаку такая мысль не приходила в голову. На Кину он смотрел с нежностью как на будущую хозяйку своего дома. Любил ли он ее? Об этом он не задумывался, но, пожалуй, защитил бы ее даже от сказочного богатыря.

На всех в доме он смотрел как на своих и не торопил события. В свое время придет черед и благословениям а свадьбе. А пока он будет работать не покладая рук, и хозяева увидят, годится он в зятья или нет. Он был уверен, что лучше него им никого не найти, и держался по-семейному, готовый жертвовать собой ради своих. Всю зиму, в ненастье, когда на дорогах вязли в грязи или снегу, он четыре раза в день носил на своих могучих руках маленького Василчо в школу и обратно.

Деян не мог надышаться на мальчонку, и заботливость батрака иногда умиляла его. Однажды, когда Казак попросил у него денег на шапку, он сунул ему серебряные сто левов и сказал:

— На́! Это от меня, в счет писать не буду!

Эх! Когда Казак вспоминал, как были сказаны эти слова, ему становилось и неловко и неприятно. Он-то ведь…

Хозяева внешне относились к нему как к своему, но в душе ненавидели и презирали его. Он ел с ними за одним столом, в то время как других батраков и поденщиков кормили отдельно — кашей, творогом, заплесневелой брынзой и фасолью. Деян считал, что оказывает Казаку большую честь и этого достаточно, чтобы тот был доволен хозяевами.

Казак улегся спать под низеньким навесом подле хлева, укрылся грязным и рваным лоскутным покрывалом.

— Гм! — пробурчал он. — Ножом на него замахнулся!

Как-нибудь вечерком надо будет подкараулить его и…