Георгий Караславов - Избранное. Том второй

Больше всего споров вызывала живая картина. И что это за картина такая и почему она живая? Спросили директора прогимназии, но тот только усмехнулся, хитро оглядев любопытных.

— На вечере сами увидите, — только и сказал он.

О живой картине говорили и женщины. Они перебрали все, что когда-то видели на ярмарках в городе, и пришли к единому мнению — это, должно быть, что-то вроде тех картин, которые видно сквозь стекло. Кое-кто из соседок обратился с вопросом к Азлалийке. Та прослезилась от дорогих ее сердцу воспоминаний, сразу всплывших в памяти, и рассказала им, как еще гимназисткой на одном представлении в гимназии сама принимала участие в живой картине. Была тогда она в белом платье, с венком из роз на голове и играла одну из лесных фей в балладе Христо Ботева «Хаджи Димитр». Роль раненого воеводы исполнял один молодой учитель литературы, который даже влюбился в нее. Был там и волк, и «спутник смелого — сокол-птица», сабля, сломанная пополам, и «мушкет грубый»… Женщины поняли, что все это очень страшно и очень красиво, но так и не смогли уразуметь, что же все-таки это такое — живая картина. По селу прошел слух, что на вечере покажут убитого воеводу, что русалки и феи станут водить вокруг него хороводы и что там будут даже волки и соколы. Из домов разговоры о живой картине перешли в кофейни и корчму. В кофейне при кооперации как-то тоже зашел об этом разговор. Спросили Аврамова, верно ли, что будут и волки.

— Нет, — решительно отрезал Аврамов. — Наша живая картина совсем другая, более актуальная.

Все были поражены. Надо же, другая картина! И что они приготовили для простого народа — так и со страху помереть недолго!

Так все и думали — что эта живая картина будет чем-то странным и страшным. Ребятишки из младших классов, узнав, что подготовкой вечера руководит учитель Тошев, бегали за ним с горящими от любопытства глазенками и спрашивали:

— Господин учитель, а откуда вы привезете живую картину?

Он смеялся и махал рукой:

— Увидите.

В назначенный день, после обеда, учителя собрались на репетицию. Уже готовые, празднично настроенные, возбужденные, они отдавали последние распоряжения техническому персоналу и шли гримироваться в маленькую боковую комнату за сценой. Студент Канавов, примостившись на стуле в углу, приклеивал актерам бороды, усы, бакенбарды и волосы, насаживал носы, рисовал тени под глазами, осматривал костюмы, поправлял воротники, галстуки, цепочки от часов, котелки, пояса, шляпы… Каждый из актеров сам позаботился о своем костюме. У родных, друзей, любителей из города они собрали все, что было нужно для воспроизведения внешнего облика старого времени. Учитель Качулев, игравший роль министра Балтова, надел настолько узкий, облегающий тело фрак, что Тошев, режиссер, долго не мог решить, выпускать его в таком виде на сцену или нет. Но так как более подходящего костюма не нашлось, в конце концов рассудили, что сойдет и так.

Публика стала собираться задолго до начала спектакля. Особенно нетерпеливыми оказались молодые парни. Они сходились группками в углах зала, толкались и смеялись, тайком курили в ладонь — курить здесь не разрешалось — и с наслаждением, шумно втягивали в себя горький табачный дым. Директор прогимназии, увидав, что зал затянуло дымком, подошел к ним и сердито пригрозил, что выгонит, если они не перестанут безобразничать.

Первые ряды уже заполнялись. Место в самой середине первого ряда было оставлено для старосты. Он пришел с женой и дочкой, поклонился на все стороны и сел. Рядом с ним уселся сборщик налогов, тоже с женой. Молодой отец Тодорчо с попадьей оказался рядом со своим тестем — Геню Хаджикостовым, который оставил с десяток мест для своего многочисленного семейства. Несколько стульев с другой стороны ряда заняла Азлалийка, явившаяся на вечер с сыновьями, снохами и внуками. Растроганная, она смотрела на опущенный занавес, за которым слышались шаги и нетерпеливые голоса, мечтательно качала головой и вздыхала.

— Ах, годы, годы! — говорила она. — А какие мы в свое время ставили спектакли!

Зал уже был полон. Те, кому не досталось мест, выстраивались вдоль стен, вытягивая шеи в сторону сцены. Школьные слуги с важным видом ходили между рядами, отдавая распоряжения. Минуты тянулись медленно и томительно. Ну когда же, наконец, начнется это представление? Все, у кого были часы, время от времени поглядывали на свои циферблаты и успокаивали окружающих, что занавес сию минуту поднимется.

Наконец наверху, над сценой что-то заскрипело. Широкое полотно, на котором очень яркими красками была нарисована копия с известной фрески Гвидо Рени «Рассвет», пошло складками, один его край вздернулся, потом чуть косо поднялся и другой, и зрители во все глаза уставились на ярко освещенную сцену.

Сначала публика принялась угадывать актеров. Завязывались даже споры на этот счет. И только когда на сцене появился Какавидов, весь зал так и грохнул со смеху.

— Михалев! Учитель Михалев! — кричали все в один голос. И этот небольшого росточка, скромный, худой, застенчивый учитель, который боялся и в корчму-то заглянуть, краснел, когда кто-нибудь из родителей спрашивал его об отметках своих детей, сейчас вдруг вырос в глазах у зрителей. Он слился с образом вазовского героя, стал дерзким в своих карьеристских амбициях, жалким и смешным в своих мечтах.

— Ну и дела! А учителишка-то наш каков? И кто бы мог подумать! — бормотал себе под нос Начо-галантерейщик, самодовольно закидывая ногу на ногу.

Любое движение, любую гримасу Какавидова зрители встречали бурным, неудержимым смехом.

Но особенно понравилась всем внушительная и комичная фигура Страхила Божидаровича Боздуганского. Он был совершенно неузнаваем в своих мастерски сделанных серебряных турецких украшениях, и зрители, раскрыв рот от удивления, долго не могли прийти в себя. И только когда Страхил Божидарович Боздуганский молодецким жестом пригладил свои длинные усы и подмигнул, из разных мест зала закричали:

— Арбанашки! Да это Арбанашки!

Его хозяйка, которая поначалу тоже не могла его узнать, хлопнула себя по бокам, услышав его имя.

— Стане, Стане, — вздохнула она, — разрази тебя гром! Ишь вырядился, и мать родная не узнает!

Геню Хаджикостов, наклонившись к своему зятю, тихонько спросил:

— Послушай-ка! А этот с длинными усами, видать, не болгарин, а?

— Почему не болгарин? Болгарин, — со скрытым раздражением ответил молодой священник.

— Имя его вроде на сербское смахивает, да и сам он какой-то…

— И в Болгарии такие имена встречаются, — сухо ответил священник.

Появился и учитель Влечев, игравший Станчо Квасникова. Его сразу все узнали, потому что он не очень изменился. Плешивая голова, широкий нос, толстые губы, весь какой-то неуклюжий, но хитрый — таким он и был всегда. Только вот усы стали подлиннее да попушистее. И на сцене, у министра Балтова, он разговаривал так же спокойно и естественно, как и в корчме. Сначала он привлек к себе все симпатии. Но зато потом, когда он стал выбивать доходные места для себя и своих многочисленных родственников, люди чуть со смеху не падали. А кое-кто из первых рядов не на шутку разозлился.