Георгий Караславов - Избранное. Том второй

— Гляди-ка, и впрямь — он! — удивленно подтвердил Петр Ортавылчев.

— Какой доктор! Вон он где, доктор! — отозвался Тилю Гёргов.

Сотни голов повернулись назад. И правда, доктор Василев скромно сидел в одном из последних рядов и, слегка покраснев, сконфуженно улыбался.

— А кто ж тогда этот хитрец? — закричал кто-то, но в этот момент наступила развязка живой картины-пантомимы. Все вытянули шеи вперед, к сцене, и вдруг раздался громкий, неудержимый, искренний хохот.

Увидав доктора, глухонемой испуганно отступил, поглядел вверх и пальцем показал в небо. Доктор, угрожающе мотая головой, все так же медленно и решительно приближался к нему. Глухонемой заметался, но, поняв, что выхода нет, быстро повернулся и кинулся бежать. И в этот момент доктор, размахнувшись, ударил его кулаком по спине.

Зал заревел от восторга.

— Браво-о-о! Бис! Браво-о-о! Бис!

Доктор поклонился и скрылся за кулисами.

И снова все смолкли — появилось новое лицо. Человек нес два плаката — один на спине, а другой — на груди. На плакатах было написано: «Берегитесь шарлатанов!» и «Объединяйтесь в кооперацию!» Буквы — крупные, четкие, мастерски выписанные — были видны издалека, но все как один поднялись со своих мест. Занавес упал, рукоплескания грянули, как ураган.

Всеобщая неистовая радость, шумно вспыхнувшая в зале и выплеснувшаяся потом на лестницу, постепенно разлилась в спокойствии зимней ночи и сковала разочарование и дикую злобу Азлалийки, сбила с толку Геню Хаджикостова и смутила старосту.

Аврадалия, после конца представления куривший уже вторую сигарету, ходил по залу, громко разговаривая, веселый и довольный.

— Ну что, отче! — перехватил он молодого священника. — Ну и чудо! Вот это живая картина, вот это пантомима!.. Так ведь, господин староста?

— Да, хорошо у них получилось, — уклончиво ответил староста, — против суеверия и невежества вообще…

— Что там хорошо? Высший сорт! — вспыхнул Аврадалия. — Тот, кто все это придумал, просто голова! Голова, я тебе говорю! А ведь я, как привел Тинко этого тихоню, сразу понял, что он шарлатан. И вот на тебе — так и вышло.

— Ну, так прямо говорить, что пантомима была направлена против того или другого, нельзя, — развел руками староста, будто желая избежать чего-то крайне неприятного. — Это вообще… против некоторых суеверий… Наследия, так сказать, далекого прошлого…

— Как это не против того или другого? — сердито пробурчал Геню. — Против нашего глухонемого все было.

— Да говорю вам — не было у них плохих намерений, — пытался выкрутиться староста.

— Как это не было плохих намерений? — даже остановился от удивления Геню. — Они ведь посмеялись над всем нашим селом… всей околией… издевались над народом…

— Да ладно тебе, Геню! — строго сказал староста. — Над каким еще народом издевались? Ты же видел, как народ принимал все — со смехом и рукоплесканиями!

Не сумев сгладить все своими уклончивыми ответами, староста начал уже огрызаться, потому что знал — если эти разговоры выйдут из села, то дойдут и до ушей его начальства.

Зима была долгой и трудной, люди отсиживались в тепле, и только по праздникам улицы немного оживали. В корчме очень часто заходил разговор о том вечере. Если появлялся кто-нибудь из участников спектакля, все сразу начинали приставать к нему с вопросами, высказывать свои мнения и впечатления. Когда речь заходила о глухонемом, люди смеялись, издевались над ним, считая, что пантомима была очень правдивой и поучительной. Намекали, что надо бы, мол, ударить и по его друзьям, — а то ведь остались в тени.

После вечера Геню пошел к доктору, чтобы сделать ему строгое внушение, но, войдя, начал свой суд над ним издалека.

— Скажу я тебе, доктор, переборщили вы, так-то уж не стоило… — начал он.

— Что именно? — небрежно поинтересовался молодой доктор.

— Да я… про этого бедолагу, глухонемого…

— А что я ему сделал?

— Да вот на вечере, вы там его подняли на смех… а надо было осторожнее, аккуратнее…

— А какое я имею отношению к этому вечеру? — удивленно посмотрел на него доктор.

— Так ведь и тебя там показали? — по-свойски подмигнул ему Геню.

— Если кто-то сыграл на сцене доктора, при чем тут я? — иронически усмехнулся врач. — Но, по-моему, все было очень к месту, еще и других следовало высмеять, — тех, кто крутится вокруг глухонемого и помогает ему…

— Нет, я с тобой не согласен, надо было как-нибудь вообще… ну, там о просвещении… — промямлил Геню, смутившись, и как-то незаметно исчез.

Действительно, люди относились к глухонемому очень пренебрежительно и даже враждебно. Но в эту зиму мало кто встречал его на улицах села. Обычно он переходил шоссе, сворачивал у школы и оттуда незаметно пробирался к Азлалиевым. В заботах, одолевавших людей в преддверии весны, все потихоньку забыли об источнике, о часовне и о том вечере. И когда стаял снег и покрывшиеся зеленью поля засветились в лучах солнца, никто не обратил особого внимания на то, что глухонемой каждый день переходил через реку, бродил по оврагам и рощам, а на обратном пути заходил в часовню и сидел там до вечера.

Но сейчас он стал другим — встретив кого-нибудь, кивал головой, здоровался, не мычал и не сердился, заметив, что мальчишки-пастушата шарят по дну источника в поисках затерявшейся монетки, не выходил навстречу своим почитателям и уже не выхватывал подарки прямо из рук. Но кое-кого он возненавидел лютой ненавистью и, встретив, отворачивался, лихорадочно блестя глазами.

Мало кто из жителей села заходил теперь к роднику напиться или побрызгать себя водой. Лишь изредка какая-нибудь старушка оставляла там ненароком дешевенький подарок. Но из окрестных сел туда сбегались, как скотина к кормушке. И кто только разносил пустую славу об этой часовне? Кто распространял заразительные слухи о чудодейственной силе источника? Может, попроще, понеграмотнее были люди окрестных сел или далекое всегда кажется более привлекательным?.. Чем больше усилий, чем длиннее дорога — тем больше надежд на жизнь и исцеление? Если больной случайно выздоравливал, его родные говорили: «Мы были там — и вот помогло!» Но чаще больные умирали, и тогда их близкие вздыхали: «Мы и там были, а вот не помогло!..» Однако те, кто страстно мечтал о чуде исцеления, не спрашивал, сколько народу умерло, а искал тех, кто нашел где-то облегчение и помощь. И они устремлялись к источнику, к новой часовне святого Петра.

Внизу, на выгоне у дороги, всегда стояло несколько распряженных телег. Больные мылись у родника, пили оттуда же воду, наполняли свои кувшины, фляжки и уезжали. Пахари с ближних полей тоже заходили сюда набрать питьевой воды. И случалось, воду в источнике вычерпывали до последней капли. Запоздавшие больные из дальних сел умоляли пропустить их вперед — попить и помыться. Воду выгребали с самого дна — мутную, невкусную, грязную.