Георгий Караславов - Избранное. Том второй

Хаваджиев был умен, но распущен и ленив. Гимназистом, полистав разные справочники, он изрядно нахватался разрозненных и бессистемных знаний. В университете, прежде чем остановиться на юриспруденции, он сменил несколько факультетов, в память о которых у него остались студенческие книжки с отметками о посещении лекций. На медицинском он даже готовился к экзаменам. И с тех пор умело пользовался своими случайными познаниями, чтобы поражать собеседников. Из курса римского права он усвоил несколько латинских изречений. Из химии, знакомство с которой у него было весьма поверхностным, он вынес кое-какие сведения о свойствах «царской водки» и нежности «батавской слезы», а года три-четыре тому назад еще мог написать длинную и сложную формулу получения индиго из нафталина. Любил рассказывать о странных повадках угрей, объяснял, в чем состояла ошибка Кювье в его споре с Сен-Илером, не прочь был обронить словечко-другое о диковинных обычаях эскимосов и якобы слово в слово цитировал речь Наполеона перед египетскими пирамидами. Доказывал «вполне научно», что дважды два не есть четыре, и умел довольно ловко показывать фокусы с картами, цепочками, монетами, носовыми платками… Когда представлялся случай, он с особым пафосом приводил примеры эксплуатации в мире животных и растений и из этого заключал, что подобное положение вещей — нечто совершенно логичное, естественное, оправданное и закономерное также и в человеческом обществе. Его с восторгом слушали и дамы из высшего общества, и коммерсанты-простолюдины. Они давали ему наилучшие рекомендации и охотно приглашали к себе, а он использовал это для своих темных делишек и планов. Главный прокурор понимал, что и с ним Хаваджиев свел знакомство из каких-то корыстных побуждений, но мирился с этим ради его жены.

И теперь, когда всего несколько ступенек лестницы отделяло его от этого дурацкого празднества, он думал о том, как ему все это противно и вместе с тем необходимо… Однако что из себя представляет этот дом? Новехонький и, если судить по парадной двери, по перилам и оштукатуренным стенам — один из тысяч подобных спекулянтских зданий, выстроенных тупыми и алчными предпринимателями, с дешевыми тонкостенными квартирами, где кухоньки такие, что не повернуться, а ванны и туалетные комнаты запихнуты в тесные, сырые углы. Судя по узкому фасаду, квартиры в доме были не слишком велики. Где же тогда этот новоявленный богач собирается принять столько гостей? Наверно, в какой-нибудь узкой маленькой гостиной без окон, заставленной старыми диванами.

К единственной двери, выходившей на площадку второго этажа, была привинчена маленькая эмалированная табличка, гласившая «Манол Каев, экспорт-импорт». Главный прокурор остановился, взволнованный. Значит, здесь! Он нажал кнопку электрического звонка и нетерпеливо, с колотящимся сердцем, сердясь на себя и в то же время испытывая какое-то любопытство, долго всматривался в четкие, черные буквы на белой эмали, показавшейся ему почему-то похожей на сгусток жирной сметаны…

Скромно одетая женщина с добродушным лицом крестьянки сдержанно, но любезно пригласила его войти в узкую, длинную прихожую и взяла у него пальто. Она не была похожа на хозяйку дома, но и за прислугу ее тоже принять было нельзя. Она умудрилась повесить его пальто поверх множества других на перегруженной вешалке и, приветливо улыбнувшись, открыла стеклянную дверь, за которой раздавались громкий говор и смех. Когда Йоргов переступил порог, сердце у него сжалось от смущения и беспокойства. Ему и без того было не по себе, потому что он не знал, как держаться с женщиной, которая отворила ему дверь, — как с прислугой или как с хозяйкой дома. В лицо ему ударила волна едкого табачного дыма. Он неловко огляделся и чуть было не начал протирать глаза, — ему показалось, что у него галлюцинация. Перед ним была вовсе не крохотная, тесная квартирка с тесной прихожей и тремя-четырьмя комнатушками, а сверкающий зал, довольно просторный, с каким-то любопытным срезом стены на другом его конце. Пол был устлан красивыми пестрыми персидскими коврами. Три огромных матовых шара и множество бра щедро разливали мягкий свет. По залу были расставлены несколько столиков, вокруг каждого по четыре кресла и чуть в сторонке несколько банкеток. На столиках — большие хрустальные пепельницы и коробки сигарет, деревянные ящички с сигарами, спичками. У западной стены, возле двери, находился прелестный шкафчик с радиолой. Низ шкафчика состоял из нескольких отделений, где были не только пластинки легкой музыки, но и записи произведений Бетховена, Моцарта, Шуберта, Вагнера, Листа, Грига… Йоргов, ожидавший встретить типичную мещанскую обстановку с ее отчаянной безвкусицей, не знал, что и думать…

Хаваджиев, который, по-видимому, с нетерпением ожидал его прихода, подбежал к нему, подхватил под руку и потащил за собой, — в северной части зала находился небольшой бар, устроенный богато и со вкусом. Около изящной стойки толпились мужчины и дамы и, как во всех современных столичных заведениях, пили и ели стоя, поглощенные шумной беседой, шутками и спорами.

Йоргов помрачнел. Ему было бы в тысячу раз легче, попади он в самом деле в мещанскую обстановку. Тогда бы он хоть ощутил свое духовное превосходство. А теперь? Как может он выразить презрение к невежеству этих парвеню? Ведь перед ним была гостиная, которая не оскорбила бы вкуса даже самого взыскательного европейского дипломата.

Йоргов, конечно, понимал, что хороший вкус здесь тоже куплен за деньги. Своим убранством гостиная была обязана какому-нибудь талантливому, но нищему художнику. Хозяева не вложили ни грана собственного понимания, опытный глаз легко различал за блеском и роскошью некоторые упущения — результат небрежности наемного специалиста по красоте.

Хаваджиев увлек прокурора к самой стойке и наклонился к его уху:

— Я познакомлю тебя с хозяевами. Милые, простые люди…

Прежде всего он представил его г-же Каевой-старшей, высокой худощавой женщине с усталым, измученным лицом. Так как дочь велела ей не открывать рта, чтобы не обнаруживать перед гостями своего деревенского невежества, хозяйка только улыбалась кстати и некстати и как-то неопределенно хмыкала. Невозможно было понять, соглашается она с вами или не соглашается. А в остальном она выглядела вполне прилично — одета соответственно возрасту и имущественному положению. Но в каждой складочке дорогого платья темно-оливкового шелка были видны труд и вкус портнихи, а не ее собственный.

Пока Йоргов глядел на напудренное лицо г-жи Каевой, не зная, о чем с ней говорить, потому что она, казалось, не понимала ни единого его слова, Хаваджиев нырнул в группку горячо о чем-то рассуждавших мужчин и чуть ли не силой вытянул оттуда низкорослого человечка с угодливо улыбающимся личиком и робкими, скованными движениями — он как будто ежесекундно ждал удара за какое-то невольное прегрешение. У Йоргова глаза на лоб полезли, когда он понял, что это и есть хозяин дома. Эта маленькая, плешивая, шарообразная головка, этот жалкий, ничтожный человечишка не имел ничего общего с тем здоровенным, грубым и дерзким мужланом, каким он его себе представлял. И так как Йоргов был убежден, что увидит непременно огромного, неуклюжего купчину, ему почудилось, что Хаваджиев шутит; не может быть, чтоб это был Каев. Хаваджиев представил хозяину высокопоставленного гостя, дважды подчеркнув, что это главный прокурор. Человечек приятно удивился и раскрыл свой маленький рот, в котором не только не было ни единой золотой коронки, но даже зияли черные дыры — на нижней челюсти один клык и два коренных сгнили до корня.