Георгий Караславов - Избранное. Том второй

— Держись, дядя Тошо! — подбадривали его со всех сторон.

Длинная ряса связывала движения Аврадалии, но было заметно, что он постепенно осваивается и его шея краснеет и вздувается от напряжения. Сделав ловкое движение и приподнявшись, он выгнулся и так здорово ударил своего противника, что все ахнули от удовольствия. Но глухонемой, вне себя от обиды и боли, бросился к Аврадалии и тоже ударил его по голове.

В задних рядах завязалась потасовка. Это зять Аврадалии, узнав, что происходит в центре круга, изо всех сил пытался пробиться на помощь своему тестю, но люди не пускали его.

— Да погоди ты! Он и сам ему вмажет как следует! — успокаивали его мужики, смеясь.

В какой-то миг Аврадалия развернулся и так сильно толкнул глухонемого, что тот покачнулся и упал. Это был смелый и рискованный ход, но он удался. И как только глухонемой упал, Аврадалия вдруг побежал. Круг быстро разомкнулся: все подумали, что напуганный и выбившийся из сил старик сбежит с поля боя. Но он подскочил к какой-то повозке, перед которой на старом коврике, придавленном большой, толстой палкой, кто-то из местных разложил для продажи всякую галантерейную мелочь, огляделся по сторонам с поразительной быстротой и сообразительностью, свойственной лишь крестьянам, схватил эту палку и, прежде чем глухонемой понял, что к чему, обрушил первый удар ему на плечо. Теперь уже никто не смеялся, по толпе прошел гул, в глазах многих мелькнуло что-то кровожадное. Глухонемой замычал и в бешенстве бросился на своего врага, стараясь опередить новый удар. Но Аврадалия, с детских лет закаленный в уличных боях, вовремя увернулся и снова обрушил удар на глухонемого. Насмерть перепуганный, теряя силы от боли, глухонемой стал пятиться. Но Аврадалия не собирался отступаться от него. Люди подались назад, где-то в задних рядах раздались крики женщин, детский плач. Но напрасно искал глухонемой спасения и защиты — Аврадалия настиг его в четвертый раз и в четвертый раз ударил тяжелой дубиной по спине. При пятом ударе глухонемой упал на колени, умоляюще вытянул вперед руки и вдохнул всей грудью:

— Ой-ой-ой, люди добрые, да спасите же меня! — закричал он, и в этом крике было столько отчаяния, что даже Аврадалия опешил и наконец опомнился. Но непоправимое уже случилось — глухонемой поднялся на ноги, покачиваясь, как пьяный, и, расталкивая пораженных зрителей, бросился бежать к полю, быстро скрывшись из виду за стоящими в ряд телегами.

И вдруг страшный крик изумления и облегчения вырвался у всех присутствующих. Люди все еще не могли прийти в себя. Но ведь все слышали его — в этом не было ни малейшего сомнения!

— Что тут было? Что произошло? — примчался откуда-то Аврамов и завертелся в возбужденной толпе. Увидав Аврадалию — усталого и потного, исцарапанного, с разбитым носом и в мятой рясе, но такого гордого и важного, с победоносным видом опирающегося на толстую, гладкую палку, — он озадаченно уставился на него.

— Дядя Тодор! Да что случилось?

— Заговорил, мать его так! — закричал Аврадалия и стал оглядываться по сторонам, будто высматривал, с кем бы еще сразиться.

1943

Перевод З. Карцевой.

Новоиспеченный богач, некий господин Каев, экспортер консервированных фруктов и овощей, устраивал торжественный прием по случаю дня рождения дочери. Господин главный прокурор Йоргов твердил про себя имя этого свежевылупившегося софийского парвеню, и глубокая, неукротимая злоба душила его. Кто он такой, этот Каев? Что из себя представляет? Йоргов всей душой ненавидел этих вчерашних лапотников, которые явились в столицу из самых глухих деревушек Болгарии в грубой домотканой одежде, ютились в полуразвалившихся лачугах, питались жалкими остатками овощей — теми, что не удалось сплавить на рынке, и медленно, но неуклонно, зубами и локтями пробивали себе путь. Каждый из них бился с остервенением, покуда ему не удавалось дорваться до золотой жилы экспорта-импорта. Тут он начинал наживать миллионы. А на эти миллионы воздвигал хоромы или приобретал роскошные апартаменты, отдыхал в изумительных загородных виллах, расположенных в самых красивых местах самых фешенебельных курортов, разъезжал в машинах новейших марок, красота и скорость которых заставляли окружающих тайно вздыхать от зависти.

В самом деле, почему, на каком основании эти субъекты загребали все жизненные блага? По какому праву? Какими талантами или трудами достигались эти фантастические коммерческие успехи? Многие из этих нуворишей, запутавшись в нечистых сделках, представали в конце концов перед прокурором. Поэтому Йоргов их хорошо знал. С трудом владея четырьмя правилами арифметики и справляясь с таблицей умножения только при помощи десяти пальцев, они нанимали высококвалифицированных бухгалтеров; не умея составить простейшего делового письма в три строки, они держали секретарей с высшим образованием, а корреспонденцию с иностранными фирмами вели у них за нищенское жалованье молодые люди, много лет обучавшиеся за границей… Они вытесняли с рынка потомственные фирмы, пользовавшиеся безупречной репутацией, благодаря своим капиталам доводили до банкротства старые торговые дома и с помощью миллионных приданых роднились с самыми видными семьями столицы…

Сам Йоргов был родом из такой вот старинной купеческой семьи, обладавшей своими навыками и традициями, своими нравственными правилами и прочными связями, — семьи, которая за многие десятилетия обрела чувство какой-то аристократической гордости. И, быть может, именно из-за этой гордости дела старого Йоргова стали приходить в упадок, и фирма постепенно прекратила существование. Обе дочери были замужем за офицерами, сыновья закончили высшие учебные заведения, старики родители умерли, и семья распалась. Как грустная память о былом величии остался только двухэтажный дом в центре города. Некогда дом этот находился не в центре и гордо возвышался над всеми окружающими строениями. Теперь же он словно съежился, стиснутый богатыми особняками и огромными массивами многоэтажных доходных домов — облезший, выцветший и жалкий. Соседи продали свои дома и дворовые участки ловким предпринимателям, получив взамен одну-две квартиры в так называемых «поэтажных застройках». Братья Йорговы еще упорствовали, но племянники все настойчивее требовали, чтобы старый дом был продан на слом. Главный прокурор занимал две комнаты на втором этаже. Он считал себя старым холостяком и с трудом выносил соседство одной из племянниц. Младший сын в семье, главный прокурор в свое время был баловнем родителей. Долгие годы он жил с мыслью, что он богатый наследник и что благополучие его обеспечено навек. Но после того как он окончил юридический факультет в Софии и проучился два года в Германии, от всего отцовского состояния остались ему лишь две прокуренные комнаты. Теперь он жил только на жалованье, а в эти годы жить на жалованье, будь то даже жалованье главного прокурора, было делом нелегким. А тут какой-то полуграмотный торгаш закатывает бал по случаю дня рождения дочери!..