Георгий Караславов - Избранное. Том первый

Изредка Ивану встречались телеги с высокими грядками. С полей свозили последние снопы. Волы, выбившись из сил после тяжелой работы, плелись по пыльным, разбитым дорогам, еле передвигая ноги и высунув язык.

— Куда ты, Ванё? — спрашивал Ивана какой-нибудь встречный парень.

— Кукурузу в Балювдоле поглядеть иду.

Иногда встречные останавливались, обменивались несколькими словами с Иваном, закуривали, потом прощались. Иван поднялся на один холм, поднялся на другой и наконец дошел до кукурузного поля. Стебли кукурузы уже посерели, листья подсохли по краям, пора было срезать метелки. Дай ей постоять еще несколько дней, и не соберешь даже на корм скоту. Зерно и так вот-вот осыплется…

Под вечер, возвращаясь домой, Иван проходил мимо кофейни Пею Алатурки. Посетителей в кофейне не было. Пею сидел во дворе перед развесистой лозой и обрезал ножичком толстую арбузную корку.

— Ну как, Ванё, еще не кончил молотить? — спросил его Пею и, лакомо облизнувшись, вытер усы.

— Нет. Нынче мы сороковины по брату справляли.

— Ага! — отозвался Пею с притворным сочувствием. — Та-ак! Значит, уже сорок дней прошло?.. Да-а, помер Минчо! Плохо белый свет устроен!

— Помер, — скорбно повторил Иван.

— Хороший он малый был, Минчо-то, умный… Ему и ученые в подметки не годились… Ну и доставалось ему немало, да пока человек жив, кто ж об этом думает?

Но Иван уже не слушал его. Он потоптался на месте, потом перегнулся через полуразрушенную ограду и заглянул во двор, в глубине которого стоял низенький домишко. Пею взглянул на парня исподлобья, зевнул, потянулся назад и повернулся к нему всем телом.

— Ты куда смотришь?

— На груши ваши гляжу, — солгал Иван. — Хороши уродились в нынешнем году. — Потом обернулся и спросил, словно просто так, чтобы сказать что-нибудь: — Васил дома?

— Нет его. В город отправился за рахат-лукумом.

— Как вернется, пускай зайдет к нам, — сказал Иван и ушел. «Васил привезет газеты», — подумал он с радостью.

— Вот уж, право, нет покоя от этих парней, — недовольно проворчал Алатурка, покосившись на него. — Старший околел, так теперь младший повадился по чужим домам шляться…

На гумнах уже стучали веялки, густые тучи пыли стояли над селом. Кое-где улицу пересекали возы, и слышался однообразный глухой стук разбитых колес. Возницы шагали, опираясь на длинные высокие грядки и заглядывая в заваленные соломой пустые дворы. Собаки уже вылезали из хлевов и сарайчиков, вертелись перед домами и остервенело отмахивались от кусачих осенних мух. Время от времени во дворах появлялись дети и карабкались на плодовые деревья. Потом опять спешили на гумна, где вокруг веялок мелькали вилы, грабли, лопаты.

Настали самые трудные дни — летняя страда! Люди не уходили с гумен, спали у молотилок, перелопачивали зерно, подметали тока, глотали пыль и упивались водой. И никто не мог освободиться хоть на часок, чтобы куда-нибудь сбегать, повидаться с родными и друзьями, поболтать.

— Как кукуруза? — спросила Ивана мать.

— Подсохла. Пора срезать метелки.

— Ох! Знаю, что пора, знаю. Да кто будет работать-то, сынок, кто?

— Мы.

— А молотьба?

— Отложим на день.

— Ох, припоздали мы, уж и не знаю, как быть…

— Да, припоздали, — многозначительно проговорил Иван.

— Ну, давайте ужинать, пока еще светло… А то керосин у нас весь вышел, нечего зажигать…

— И правда, давайте поужинаем, я уже проголодался. Невестка где?

— На гумне, — хмуро ответила старуха.

— А Пете?

— И он там же.

Иван пошел под навес и лег, опершись на локоть. Ноги у него подкашивались, голова была тяжелая от жары. Он устал, но не усталость тяготила его… Мучился он тем, что в доме не стало согласия. «Не знал я, что мама такая нехорошая женщина, — думал он с горечью. — Сердится на невестку; могла бы, так одним взглядом на кусочки бы ее разорвала… И за что она так злится? Чем перед ней провинилась невестка?.. Нет! — решил он, — я ей обломаю рога… я этого так не оставлю».

Вначале Иван думал, что старуха потому стала такой хмурой и угрюмой, что очень горюет по умершем. Но вот прошло сорок дней, а она все больше хмурилась, но хмурилась только на сноху. С Иваном она разговаривала по-прежнему, угождала ему, старалась узнать по глазам, чего он хочет, ласкала его взглядом. С Пете она стала еще нежнее, часто целовала его, обнимала — готова была задушить в объятиях — ласково шептала ему что-то.

— Да ну, бабушка, пусти! — сердился Пете и убегал, как только ему удавалось вырваться из ее рук.

Бабка приманивала его яблоками, маленькими дынями, ломтиками арбуза. А мальчуган сначала смотрел на нее как-то недоверчиво, потом подбегал и бросался к ней на шею. Старуха знала, что внучонок бежит к ней только в надежде получить лакомый кусочек, и это ее очень злило. Она старалась оторвать его от матери и привязать к себе, так, чтобы он любил ее, как вторую мать.

Иван заметил, что старуха никогда не обращается прямо к Тошке. Вот и сейчас она пошла за садик и огляделась кругом.

— Пете, идите ужинать!

— Зовет Пете — только бы не сказать ни слова невестке! — сердито пробурчал Иван. — Э-эх, бывает злость, но не такая же!..

Опять ужинали молча. По-прежнему все садились за стол вместе, но только хмуро жевали, косились друг на друга и время от времени вздыхали. Неужели им мало было горевать по Минчо? Зачем они сами себе отравляли жизнь? Что им было делить? Иван не мог понять, почему все так получилось. «Плохая она! Плохая!» — твердил он про себя, думая о матери. И Тошка не вполне понимала, почему все так изменилось. «А какая она была прежде, господи, теперь ее и не узнать!» — думала она о свекрови. Старуха же перебирала в уме всю свою тяжелую, нерадостную жизнь. «Видно, так на роду написано — как тебя укачивали, так и докачают», — думала она в заключение. И, низко наклонившись над столиком, покрытая черным платком, кляла свою судьбу. «Все от бога!» — думала она, и ей хотелось проклясть его, восстать против него. Но она не смела. Она боялась прогневить его еще больше, боялась, как бы чего не случилось с Иваном и Пете. От одной этой мысли она вздрагивала, и слезы блестели на ее покрасневших глазах. Душу ее тяготила печаль, и мысли уносились в прошлое. Какую жизнь она прожила, какое бремя вынесла… Воспоминания, нахлынув, уносили ее в минувшее. Как ясно помнила она тот день, когда они купили урочище Кабатину. И как они тогда радовались, как ждали первого урожая. А что вышло… Налетел сильный град, и вот и пшеница, и кукуруза, и все хлеба полегли на землю. Не было денег на черепицу, непокрытая крыша зияла, как пасть сказочного чудища, накопились недоимки, надо было платить проценты за землю. И в довершение всего — ни зернышка… Ну, у одних тогда взяли денег в долг, у других выпросили хлеба, раздобыли кое-чего — только бы не умереть с голоду. Но как они тогда мучились и как вытерпели все это, только она да муж ее Милю знали… Зимой умерла Мита, их первый ребенок. Ее задушила горловая болезнь, и не успели они оглянуться, как она кончилась, красоточка. Она уже ходила в школу, в первом классе училась, только что ей купили грифельную доску. Мариола тогда все глаза себе выплакала. Спасли ее заботы и работа; не будь их, она бы помешалась с горя.