Георгий Караславов - Избранное. Том первый

— Скотину ведь пасти негде! — воскликнул Иван и развел руками. — Общее-то оно общее, а все гоняли скот на сельский выгон. У кого есть луг, тому хорошо. Да много ли таких? А у кого нету, те на сельский выгон рассчитывают…

— Народ, что с ним поделаешь, — проговорила Кина.

— Надо уметь к народу подойти, — сказал дядя Продан. — У Минчо покойного, прости его господи, очень это хорошо получалось.

— Он здо́рово дело наладил, — важно проговорил Димо. — Таких людей против Ганчовского выставил, что тот и слова им сказать не смеет.

— Да ведь Ганчовский эту землю купил! — заспорила с ним Арнаутка. — Как же можно ее теперь отнять?

— Торги были неправильные, — объяснил Иван.

— Да ведь община ему этот выгон продала, — стояла на своем Арнаутка.

— Продала, когда Ганчовский был депутатом! — взорвался Димо. — Он разогнал правление, тогда и назначили торги. Так всякий дурак купить сумеет.

— Да и что за торги это были! — быстро добавил Иван.

— Торги он устроил, как и все дела свои устраивает. Отпечатал тут в городе объявление в одной ихней газете да и скупил все номера, так что никто ни строчки не смог прочитать; ну, так вот и сварганил дельце.

Димо проговорил это с ненавистью, гневно глядя на Арнаутку. Дядя Продан слушал его с восхищением, одобрительно кивая головой.

— А на торгах, на торгах-то что было! — сказал он, угрожающе подняв руку. — Никого даже в помещение не допустили.

— Да, такого разбоя свет не видывал! — подхватил Димо, повернувшись к нему. — Ведь это тысяча декаров [4] Одна десятая гектара. , кажется…

— Тысяча сто, — уточнил Иван.

— Тысячу сто декаров он купил по полторы тысячи левов за декар и в том же году отдал их в аренду Нико Оризарину по тысяче восемьсот левов за декар в год…

— Чистых триста тысчонок левой рукой в правый карман положил, — проговорил Младен.

— И это только за первый год, — сказал, повернувшись к нему, дядя Продан. — А теперь?.. Миллиончики нажил, миллиончики…

— Кто умеет нажить, пускай наживает, — ввернула Арнаутка.

— Так всякий умеет, — огрызнулся Димо. — Заставить продать себе землю по полторы тысячи левов за декар, когда и глухой и слепой знает, что она сразу же пойдет в аренду по тысяче восемьсот.

— Слушай, сватья, — мягко проговорил дядя Продан, повернувшись к Арнаутке. — Тогда… постой, в каком году это было, помнишь?

— Торги-то? — переспросил Иван. — Торги были в девятьсот тридцатом.

— Так вот, тогда земля на Джендем-баире продавалась по пяти тысяч за декар… Так что же ты мне говоришь: «Кто умеет…»? Что это жульничество — спорить нечего, ясное дело — жульничество; а вот что ты мне скажи: вернет он те денежки, что тогда заграбастал, или нет?

— Вернет как миленький, — уверенно ответил Иван.

— Ждите! — злорадно прошипела Арнаутка и повернулась к другим женщинам.

Муж ее, Михаил Арнаутин, работал на мельнице Ганчовских. На сороковины Арнаутку не приглашали, и всем было известно, что Минчо и Тошка терпеть ее не могли. А она вечно липла и подлизывалась к ним и, если удавалось что-нибудь подслушать, немедленно доносила Ганчовским. Тошка воспитывалась у нее, и Арнаутка постоянно твердила, что любит ее, как родная мать.

«Ох, только я одна знаю, какой матерью она мне была», — проклинала ее Тошка. И в душе ее вереницей плыли воспоминания о тяжком, нерадостном детстве и еще более тяжком и нерадостном девичестве.

После войны родители Тошки умерли во время эпидемии «испанки», и тетка Гела взяла сироту к себе. Родного отца своего Тошка не помнила. Он умер в молодости, когда был в солдатах. Тогда они жили в Сватове. Дед выгнал ее с матерью из дома, и мать снова вышла замуж. Отчим Тошки был путевым сторожем на железной дороге. Он редко бывал дома — только когда кто-нибудь мог заменить его на работе. В селе у них был домишко с усадьбой в полдекара. Часть этой земли отобрали при перепланировке села, другую продали. Но вырученных за нее денег Тошка не увидела — тетка Гела прибрала к рукам все до последнего гроша.

С Минчо Тошка познакомилась, когда он, отсидев три года в тюрьме, вернулся в родное село. Чего только не делала тетка Гела, чтобы их разлучить! И ворожила, в проклинала Минчо, и в общинное правление на него доносила!.. Тошку она прочила за старого богатого вдовца из Брягова. Твердила ей, что он, мол, торговец, земли у него много, и Тошка будет жить у него, как царица…

— Не нужны мне ни земля его, ни царство! — сказала Тошка, как отрезала.

Тут Арнаутка закусила удила от злости.

— Ты дура, — принялась она ругать и поносить девушку, — ты от своего счастья бежишь, не понимаешь, что хорошо, а что плохо, от такого добра отказываешься из-за какого-то негодяя, а я тебя все равно не выдам за этого разбойника, лучше убью, а ему не отдам…

Но Тошка наотрез отказалась выходить за старика, в тогда Арнаутка отколотила ее пряслицей… На другой день Тошка собрала свои пожитки, отнесла узелок к подруге и уже вечером перешла жить к Минчо.

Гости не знали, как она мучилась у тетки, но знали, что после ее ухода Арнаутка бегала по всему селу и чего только не наговаривала на Минчо, так что он даже грозил переломать ей ноги при первой же встрече.

— И откуда только она взялась, мерзавка этакая! — тихо проворчал Иван.

Он бы ее выгнал, но в такой день это никак неподобало.

— Подлая шлюха! — сказал дядя Продан, гневно косясь на Арнаутку и быстро затягиваясь цигаркой.

— Шпионка! — прошипел Димо. — Обо всем донесет Ганчовским…

Арнаутка же, хоть и повернулась к другим женщинам, одним ухом все-таки прислушивалась к словам Димо. Но вскоре она перестала его слушать, так как Станка Сарайдаркина принялась рассказывать о том, как Стефан Хычибырзов выгнал из дома свою молодайку.

— Да как схватит ее, черт, да как примется колотить! Уж он ее колотил, уж он ее колотил, пока она в руках у него не посинела… А за что? За то, что не хотела отдать ему свою землю… А вот я так не то что землю, я бы ему, подлецу этакому, и рваного царвула бы не отдала…

— Бить ее не били, это все сплетни — просто выгнали из дому бабенку, — тихо проговорила Кина.

— Нет, сватья, он ее бил! — возразила Станка, тараща глаза.

— Стефан в это дело не встревал, — спорила Кина. — Это Хычибырзовка сноху выгнала. «Мы, говорит, на одну только свадьбу твою пять тысяч истратили, а ты, говорит, ни клочка земли в приданое не принесла…»

— Так оно и было, правду говорит сватья Кина, — вмешалась Арнаутка. — Ждали, что помрет Крыстанчо, снохи Хычибырзовых батька, тогда достался бы им в наследство десяток декаров, а как предъявили вексель, да то, да другое, сохрани господи!.. И добро бы сам промотал, что имел, это бы ладно, а то ведь за Балю Мангова поручился. А Балю в трубу вылетел. Вот Крыстанчовым и пришлось за него раскошеливаться… А Хычибырзовка осталась при пиковом интересе…