Георгий Караславов - Избранное. Том первый

— Ну, так вы скажите своей: «Пускай, мол, суд решает». А пока суд решит…

— Нельзя! Нельзя! Она сама все заберет, а ты судись с ней, коли хочешь.

— Ну уж раз они ей по суду отдадут, делать нечего, — сдалась Кина.

— Если они ей отдадут, так я не отдам, я! — вспыхнула Мариола. — Одна душенька моя знает, как оно собрано, это добро…

— Как же так… а закон? — удивилась Кина, глядя на сестру.

Мариола открыла было рот и подняла кулак, но только погрозила им кому-то. Ей хотелось довериться сестре, хоть ей одной сказать о том, что она задумала, но она сразу же спохватилась, прикусила язык и опять наклонила голову.

«Сказать ей? — спросила она себя. — Или не говорить? Нет, не скажу, не надо… Про такие дела не рассказывают — стоит про них двоим узнать, и ничего в тайне не останется… Проговорится она кому-нибудь, а слух и пойдет гулять… Только пусти слух, а потом попробуй останови его, коли у тебя другого дела нет…»

За последнее время старуха много думала, долго соображала, как ей вести себя с Тошкой, и наконец решила больше не ругать ее, а притвориться ласковой и доброжелательной. И без того по селу о них сплетни ходят, думала она, так пускай хоть новых толков не будет. Она уже решила, как ей нужно обращаться с невесткой при людях. Вот на следующий же базарный день они вдвоем отправятся в город; покупать ничего не будут, пойдут только затем, чтобы люди видели их вместе. Потом она будет посылать Тошку в гости к соседям, а та станет хвалиться, что живут они дружно, хорошо… Да пусть и сама Тошка поуспокоится, а то ведь если ее ругать по-прежнему, так она того и гляди заберет свои пожитки и убежит к кому-нибудь, не дождавшись, пока они справят годовщину по Минчо…

Долго Мариола думала о том, как ей убить сноху. И надумала: втихую надо, чтобы никто ни о чем не догадался, никто ничего не заподозрил. А когда почва будет подготовлена, быстренько укокошить ее, и дело с концом. Пускай только сплетни поутихнут. Пускай люди думают, что живут они со снохой дружно. А то ведь соседи люди плохие, завистливые, им все что угодно в голову взбредет…

Старуха еще не могла точно представить себе, каким образом она сживет со света Тошку. Она думала только о том, что надо спасти свое добро, сохранить его для своих кровных родных, потому что ведь это ради родных она замуровала свою жизнь в имуществе. Если иначе спасти его невозможно, она убьет сноху. И как только она это решила, ей сразу же полегчало, словно все уже совершилось без труда и благополучно закончилось. «Отравлю ее, как курицу! — шипела она. — Пускай тогда забирает, что ей «по закону полагается», пускай чужую землю ворует! Пять-шесть лет она у меня тут вертелась, берегла я ее, словно яичко всмятку, пылинке на нее не давала упасть, а теперь — на́ тебе: отдавай ей свое добро! Отдать добро?..»

— Да ты не больно тужи, — сказала вдруг Кина, заметив, что сестра глубоко задумалась. — Иван еще молодой, может, научится какому ремеслу, станет кое-что добывать на расходы… Да и не худо бы такую невесту ему подыскать, чтобы землицу в приданое принесла…

— Прошло его время ремеслу учиться, сестра. Да и много ли добудешь ремеслом-то? Вот возьми, к примеру, Георгия, сына свата Доню. В прежние годы, может, он и зарабатывал лев-другой, а теперь, говорит, «даже гвозди и дерево окупить не могу»… Нет, сестрица, такая невеста, про какую ты говоришь, нам не достанется, не суждено нам такое счастье… Может, какая голодранка и найдется, так ведь она тоже…

Старуха хотела было сказать: «Она тоже отхватит себе кусок земли», — но что-то кольнуло ее в сердце, она прогнала эту мысль, и вздрогнула от страха. Ведь новая сноха сможет отобрать свою долю не раньше, чем умрет Иван, спохватилась она. Но о таком горе старуха и думать не хотела. Она верила: о чем думаешь, то и случится.

— Что ж, если будет невеста смирная да разумная, — сказала, словно угадав ее мысли, Кина, — если будет у них с Иваном любовь да согласие, можно и без приданого ее взять. Где речи сладки, там и хлеб сладок.

— И я так говорю, сестрица.

— Так, так… Хорошо бы, конечно, чтоб имела она какое-никакое добришко, ну а уж коли нету…

— Дали бы за ней хоть сколько-нибудь земли или немножко деньжонок, не плохо бы…

— А есть какая-нибудь на примете? — осторожно спросила Кина.

— Я-то почем знаю? — оживилась Мариола. — Хоть и рановато еще думать о его женитьбе, да дни идут, скоро год пролетит, значит надо подыскивать ему подходящую невесту… Говорили, будто он ходил в Костиево…

— В Костиево? — встрепенулась Кина. — Вот тебе мой совет, сестра, из чужого села невесты не приводи… Хорошую из родного села не выпустят, сама знаешь… Слыхала я… говорили мне… приглянулась ему одна чахоточная… Пускай берет жену из своего села, так хоть будет знать, какая она…

— Пускай берет, сестрица, почему не взять, только нашлась бы, — с тяжелым вздохом отозвалась Мариола.

— Найдется, найдется! — уверенно закивала головой Кина. — Как не найтись!.. Да коли хочешь знать, я уже подыскала… — И она наклонилась к сестре. — Приданое за ней дают… Не бог знает сколько, а все помощь… Да и ловкая… шить умеет…

— А кто ж она такая? — спросила Мариола, широко раскрыв глаза.

— Крыстинка, брата Тодора дочь.

Мариола поникла головой: девушка эта была горбатая и припадала на одну ногу.

Иван снова стал возвращаться домой поздно, и мать караулила его по ночам. Опять она начала следить, наблюдать, таскаться за ним, как тень. Когда в воротах показывался кто-нибудь из его товарищей, она со всех ног бежала по двору, и еще издалека кричала:

— На что он тебе, а? Зачем ты к нему приперся? Нету его дома, на работе он.

Как-то раз Ивана спросил Илия Вылюолов.

— Ушел он! — ответила старуха и захлопнула ворота перед его носом.

Иван иногда слышал, что его зовут, но не откликался, и мало-помалу он стал чуждаться людей, засел дома, забился в свой угол, словно больной лихорадкой. Он обходил всю усадьбу, прохаживался по гумну, слонялся в хлеву, болтался без дела в мякиннике. Чинил старые покривившиеся плуги, сбивал колеса, обстругивал воловьи ярма. Ему не хотелось выходить со двора, не хотелось встречаться с друзьями и товарищами — все казалось, что его могут обругать, высмеять, упрекнуть. А мать, видя, как он сидит в курятнике или целыми днями мотается по двору и по гумну, обрадованно шмыгала носом: «Так и надо. Пускай занимается своим делом, нечего таскаться по селу!»

Иван заметил, что мать уже больше не ругает Тошку, и это его очень обрадовало. Но сам он еще не мог свыкнуться с мыслью о разделе. И как он ни пытался ласково и свободно говорить с невесткой, это ему не удавалось. Что-то сжимало ему грудь, обрывало его смех, мешало вымолвить слово. И он все боялся, как бы его не выдал голос, если он заговорит с Тошкой. Но в доме стало спокойнее, тише; сидя за столом, все вели общий разговор, на лицах стали появляться улыбки. Иван опять начал играть с Пете — они бегали наперегонки по двору, боролись, стараясь повалить друг друга на землю. Тошка немного успокоилась — старуха теперь даже стала оставлять ее одну в доме. Иногда советовала ей пойти в гости, развлечься. Тошка тогда чуть не прыгала от радости. Но почему чудилось ей в голосе свекрови что-то нехорошее и резкое, что-то тайное и недоброе? Тошка не задумывалась над этим, но не могла этого не чувствовать, и ее камнем давила смутная тревога. Почему старуха говорит с ней, не глядя на нее? — недоумевала она. Глаза ее вечно опущены, платок всегда надвинут чуть не на нос. И все она норовит остаться одна, запереться где-нибудь и сидеть там целыми часами. А то вдруг примется ходить вдоль плетней, собирать щепки и кусочки коры и складывать все это перед очагом.