Георгий Караславов - Избранное. Том первый

— Чтоб вам пусто было! И вы сговорились против нас, чтоб вас чума задушила! Вот возьму и зарежу вас всех до единой, возьму и зарежу!..

Но куры, не убоявшись старухиных угроз, так и не снесли ни одного яичка. Тогда она взяла в долг у сестры четыре яйца и обменяла их на черный перец.

— Уж очень ему тяжко, сестрица, — оправдывалась Мариола, — а в доме ни лева не осталось…

— Ничего, ничего, — успокаивала ее Кина. — Пройдет… вот и в газетах пишут, что народ гриппом болеет… Только пусть сидит в тепле, из дому не выходит.

Иван дней пять-шесть пролежал дома и наконец поправился. Но как только он встал с постели, слег Пете. Мальчик расхворался, у него был жар, болело горло. Старуха хотела было отвести его к Мине Мешовке, чтобы та полечила ему горло, да Тошка воспротивилась. Свекровь покосилась на нее, но ничего не сказала, только схватила больного за ручонку и заставила его подняться. Но тут Тошка кинулась к сынишке, как наседка, и обняла его.

— Не пущу туда ребенка! Не поведешь его никуда!

Старуха сразу поняла, что настаивать бесполезно. Она даже немного опешила. Ведь сноха еще ни разу ей так не перечила. Выпустив ручонку малыша, она отошла, побежденная, сраженная, горя обидой и гневом. «А, зме́юшка! — шипела она в душе. — Высунула-таки свое жало! Высунула!» Старухе раньше и в голову не приходило, что смирная сноха может так восстать против нее и так властно отогнать ее от постели ребенка. Ее душила тайная, жгучая, мстительная злоба, так что даже ноги у нее подкосились.

А Тошка прижала к груди Пете, положила его на кроватку, заботливо укутала одеялом, и силы ее сразу же иссякли. Как трудно ей было набраться храбрости и вырвать его из рук свекрови! После этого огромного напряжения она вдруг почувствовала себя слабой, беспомощной, разбитой. Ей было больно и обидно, невыплаканные горькие слезы сжимали ей грудь. Она дотащилась до чуланчика, бросилась на сложенные в кучу одеяла и подушки и залилась слезами. Будь жив Минчо, никто бы не посмел тронуть их дитя. За такие дела он бы в драку полез… Вести ребенка к этой цыганке, чтоб она совала ему в ротик свои пальцы и заразила его какой-нибудь тяжкой болезнью… Нет! Нет!.. Тошка слыхала от Минчо, что так не надо делать, и, позволь она свекрови увести мальчика к Мешовке, муж бы ей и на том свете не простил… Она знала — даром ей это все не пройдет, но думала: будь, что будет… Теперь Тошка поняла, что отношения ее со свекровью порваны. Она знала, какой у старухи характер, знала, что в этом доме ей уже не услышать доброго слова, не съесть сладкого куска. Но за жизнь Пете она была готова хоть в огонь броситься…

Ребенок тяжело переносил болезнь, но прошло десять дней, и по всей комнате уже опять валялись его игрушки, тележки, плужки.

Старуха ни словом не поминала о стычке, но в доме опять поселилась ненависть. Теперь Мариола уже не заговаривала со снохой, не распоряжалась, и пальцем пошевельнуть не хотела. Тошка привыкла слышать от нее только приказания, а когда пришлось работать по своему разумению, она стала смущаться и путаться. Если б она не боялась старухиной брани и воркотни, она сумела бы вести домашнее хозяйство и работать. Но стоило ей вспомнить, как свекровь сидит, согбенная, хмурая, она приходила в замешательство и не знала, за что взяться сначала и что куда положить. По сто раз на день она подходила к старухе и робко просила указаний.

Вот и сейчас Тошка тихонько приоткрыла дверь и заглянула в комнату.

— На чем согреть воды для стирки, мама?

— Что есть, на том и согрей.

— Кукурузные стебли все вышли.

— Возьми прутья для виноградных лоз.

— Да ведь мы их пожгли еще на прошлой неделе.

Старуха только мигнула из-под черного платка, но не подняла глаз и холодно отрезала:

— Сожгли, так сожгли. Тогда возьми початки.

Тошка знала, что вылущенные кукурузные початки полагалось беречь и употреблять только на растопку. И, хотя старуха сама велела их взять, Тошка не сомневалась, что она опять будет браниться; но она не посмела больше спрашивать, закрыла за собой дверь так тихо, как будто в комнате лежал только что уснувший ребенок, и на цыпочках ушла в кухню. Початки она взять не решилась, а пошла по двору и по гумну собирать прутики, солому, сухие листья.

Бывало и так: прикажет ей свекровь что-нибудь сделать, а на другой день раскричится:

— Что ж это, молодка, что ж это, сноха, зачем ты муку в эту кадку пересыпала, а? Да ведь она кислой капустой пропахнет.

— Ты же мне сама велела, мама, пересыпать туда муку, — вчера сказала, когда я тесто из новой муки месила…

— Я тебе сказала! Все я говорю, все я виновата, все я вас плохому учу… Ох, боже, господи боже мой, и что ты меня не приберешь к себе, чтоб я не мешала этим умникам…

Тошка опускала голову. Что можно было возразить? Как говорить с неразумным человеком? Как оправдываться? Забыла ли старуха свои собственные приказания, или только притворялась забывшей? Тошка слушала ее укоры, как убитая; ее душила боль, слезы выступали у нее на глазах. Вначале она думала, что нет ничего хуже, чем брань свекрови. А теперь выходило хуже: когда старуха молчала, она казалась еще более страшной и зловещей. Тогда во всем доме было тяжело и противно дышать — чудилось, будто кто-то ждет чужой смерти… Последнее время старуха все чаще и чаще сидела молча. Сердилась ли она, или о чем-то вспоминала, или что-то соображала, или строила какие-то планы?.. В такие часы она не отвечала ни Тошке, ни Ивану, ни даже Пете. Иногда она вдруг словно приходила в себя, испуганно оглядывалась кругом и снова задумывалась.

Минуло Рождество, минул и Новый год. Праздник следовал за праздником. Люди немного принарядились, повеселели. Молодежь собиралась за селом; там звучала музыка, водили хороводы, парни плясали с девушками. Тошка слышала песни и смех, ей тоже хотелось выйти из дома, проветриться, увидеть свет, вспомнить былые дни, но она не смела: ведь она была вдова, ей не полагалось даже выходить за ворота на улицу. Неужто ей так весь век и придется просидеть взаперти, думала она, и только слушать, как веселятся другие? Ни на танцы, ни на свадьбу — никуда, никуда она больше не смела пойти…

Настал Иванов день.

Впервые за много месяцев в доме звучал смех, слышались веселые голоса. Весь день приходили гости. Старуха хлопотала, вертелась около них, разговаривала и время от времени даже усмехалась, но все-таки вид у нее был такой, словно мысли ее далеко. Вечером пришли Ивановы товарищи, запели песни, развеселились. Никто как будто и не хотел думать о том, что в этом доме недавно умер человек, никто и не вспоминал о нем. Но все — Иван, и Тошка, и даже Мариола — все знали, что эти песни поют в честь того, кто умер, что это по нем справляют поминки его товарищи…