Георгий Караславов - Избранное. Том первый

Сидя за веретеном, старуха часто задумывалась и представляла себе, как она выгоняет из дому сноху, а та просит позволения остаться хоть еще на одну ночь, хоть еще минуточку побыть с Пете, умоляет отдать ей только ребенка… Но закон, проклятый закон! Если бы только их вовсе не было, этих законов!..

Иногда старуха спохватывалась: «А кабы не было законов, так на что бы мне ее выгонять? Слушалась бы она меня, работала бы, никто бы ее тогда и не тронул…»

Пошел первый снег. Пете посмотрел в окошко, подпрыгнул и закричал:

— Пойду медведя слеплю! Пойду медведя слеплю! — И бросился к двери.

Тошка схватила его за руку и потащила в дом.

— Ничего ты не будешь лепить! Не во что ноги обуть, так куда же ты пойдешь, баловник? Сиди дома, а то еще простынешь…

— Мы с ним силки сделаем, — сказал Иван.

Пете вырвался из рук матери.

— А что будем ловить, дядя?

— Воронов.

Иван говорил о силках, а думал о Тошке и своей земле. Давно уже, со времени своего возвращения из Пловдива, думал он об этом, и с каждым днем мысли его прояснялись. С Тошкой он еще не мог держаться по-прежнему, — его все еще грыз червь страха перед проклятым разделом, но он уже знал, он уже сам убедил себя, что глупо ненавидеть невестку и сердиться на нее. И она человек, и она имеет право жить. К чему ненавидеть друг друга, если от этого все равно никакой пользы нет? Положим, останутся у него эти десять или двадцать декаров земли, разве это поможет выбиться из нужды? Живут в селе люди, у которых больше земли, чем у него, а ведь и они гнут спину за гроши, и у них нет ничего за душой. А если он сцепится с Тошкой из-за раздела, что о нем будут говорить? Скажут: «Людей жалеет, берется белый свет исправить, чужое добро между людьми разделить, а за какой-то клочок земли невестку свою хочет слопать вместе с тряпками ее!..» Так и скажут. И правильно. То же самое твердил ему Димо. Они тогда сидели на вокзале в Пловдиве. Долго ждали поезда. И все время говорили о замужестве Тошки и разделе.

— Сколько получит она по закону? — рассуждал Димо. — Столько, сколько пришлось бы на долю ее мужа. Конечно, бабенка она красивая, да и ребенок у нее один, значит она себе легко мужа найдет… А если б она почему-нибудь стала калекой, если б осталась с четырьмя-пятью детьми? Куда бы ей тогда деваться? Как жить? Деревенская женщина — кто она такая? Рабыня. Батрачка в доме. Никуда не смеет пойти, ничего не смеет сделать, а уж вдовы — сам знаешь, как на них смотрят…

Димо хотел еще что-то сказать, поговорить о положении женщин вообще, но ему не хватало слов; да и самому не все было ясно. До того, как пойти по стопам Минчо, он смотрел на свою жену как на рабочий скот: ни на базар ее с собой не брал, ни в гости с ней не ходил, а если, бывало, туго ему приходилось, так и колотил ее. Дружба с Минчо его изменила; кроме того, он прочел одну книжку о женщинах. В этой книге он многого не понял, но одно засело в его голове: к женщине надо относиться по-человечески.

— Дай бог здоровья Минчо, — благословляла его Вела. — С тех пор как Димо с ним водиться стал, и я свет увидела…

Проходили дни, а Иван все думал о Тошке и о разделе. В первое время после возвращения из Пловдива он смотрел на все окружающее несколько свысока. После того как он пережил столько интересного, видел столько важного, он был готов забыть о таких мелочах, как земля и дом. Да и в своих глазах он был героем. А герою, думал он, не годится тужить о каких-то двадцати декарах… Но спустя некоторое время Иван начал сомневаться в своем героизме. Велика важность, что его арестовали по наговору! Ну, а брат его, которого столько раз арестовывали, который столько лет просидел в тюрьме, значит, должен был бы и на людей не глядеть от великой гордости… Так Иван упал в своем собственном мнении, решив, что его арест — это пустяки, а вот теперь ему надо показать, какой он человек и на что способен. И в сознание его внедрилась глубокая светлая вера в будущее. В Пловдиве он увидел, как широк мир, как много людей борется за него, — и всё люди бездомные, неимущие, не обеспеченные куском хлеба на завтрашний день. И какие это были веселые, какие щедрые люди! В участке, где содержались простые воры, Иван нашел такую поддержку, какой сам не мог оказать вдове своего брата. А когда их с Димо рассадили по разным камерам, Иван очутился вместе с двумя политическими заключенными. Сначала они смотрели на него подозрительно и держались в стороне, но потом поняли, что он за человек, и разговорились с ним. Что за чудесные это были люди, какие интересные истории они рассказывали! И, вспоминая о них, Иван стыдился самого себя и хотел быть таким, как они. А их он считал очень твердыми, разумными, справедливыми людьми…

Ведь Тошка ему так близка, а он от нее отвернулся, волком смотрел на нее. Она выйдет замуж. И почему не выйти? Она молодая, красивая, на что ей больше надеяться? Конечно, она выйдет замуж, нельзя же весь век слезы лить… Вот взять, к примеру, Илию; человек он хороший. Лучше пусть женится на Тошке он, чем какой-нибудь богатый чванный козел. С подобным типом ведь не подружишься… А Илия — не такой. Но… разнесся слух о том, как старуха ругала Тошку в тот день, когда ссыпали кукурузу, и с тех пор Илия к ним — ни ногой. Только раз зашел было к нему, Ивану, да старуха захлопнула перед ним дверь, словно перед нищим. Илия ничего не говорил, но Иван видел, как ему обидно.

Залаяла собака, Иван очнулся, протер глаза, словно пробудившись от сна, и посмотрел в окно.

Пете стоял около него уже одетый в пальтецо, обутый в онучи и кое-как залатанные резиновые калоши.

— Дядя, а дядя, — позвал он Ивана, — когда пойдем воронов ловить?

— Пойдем, пойдем, — лениво ответил Иван. — Ты сейчас беги поиграй, а я пока силки налажу.

Пете умчался, и голосок его зазвенел в тишине холодного ясного утра. Иван слушал громкий собачий лай, веселые крики детей, и ему стало грустно. Так звонко звучали голоса лишь в то утро, когда выпадал первый снег. Сколько радости он приносил когда-то, этот первый снег, сколько было смеху и песен. Он, Иван, не дальше как в прошлом году, бегал, как мальчишка, кидался снежками, налаживал силки, ловил воробьев, воронов, куропаток. А сейчас он ничему не радовался, его угнетали заботы, он считал себя уже взрослым, возмужавшим, серьезным человеком.

— Иван, чего ты тут околачиваешься? — упрекнула его мать. — Ступай-ка разгреби снег перед домом, проложи дорожки, почисти кое-где, чтоб нам из дому выйти можно было… А перед колодцем посыпь маленько песком, а то как бы скотина не поскользнулась.

Иван кивнул и вышел. На него пахнуло свежестью зимнего утра, он зажмурился от слепящей белизны снега, глубоко вздохнул и встряхнулся, как молодой конь, оправившийся от тяжкой болезни.