Георгий Караславов - Избранное. Том первый

Старуха пряла у окна, то и дело поглядывая на двор. И когда Тошка вышла из дома, чтобы убрать со двора какую-то утварь, старуха отложила веретено и выглянула в окошко.

— Денек-то погожий выдался, надо бы сделать одно дело, а Иван опять пошел шляться по этим проклятым кофейням…

— А что такое, мама? — спросила Тошка. — Может, я могу сделать?

— Можешь, почему не можешь, — ответила ей свекровь. — Да только раз уж есть мужчина в доме, так нечего тебе мужским делом заниматься, хватит и женского… Вот завтра скажет он: дай рубашку, дай штаны. А ведь не спросит, его ли ты работой занималась, или своей…

— Э, ничего, сделаю, — стояла на своем Тошка.

— Знаю, что сделаешь, невестка, знаю, да и дело-то не бог весть какое трудное, а все-таки… Не сидится ему тут, не заботится он о доме, вот что мне горько… Надо бы в кухне стену обмазать, ту, что выходит на двор Малтрифоновых, порази их, господи… Вода с ихней крыши прямо на нашу стену льется… Всю поразмыла; того и гляди обрушится навес, вот мы и не будем знать, что делать… Сколько раз я Ивану про это говорила. Да он, лентяй, все только обещает: «Поправлю, обмажу», — а делать ничего не делает… Вот опять как польют дожди и…

Старуха говорила с раздражением, размахивая веретеном и показывая пальцем на стену кухни. Но она не поднимала глаз — ни разу не взглянула на сноху. Да и воркотня ее на Ивана звучала как-то неискренно.

— Могла бы я, так сама бы сделала, да силушки не хватает, остарела…

— Я сделаю, мама, — отозвалась Тошка, — только ты мне скажи как.

— Сделаешь! Твоя ли это работа, чтобы ты за нее бралась… Мало мы мотаемся день-деньской, чтоб нам еще стены обмазывать… Ты только размешай глину, ту, что Иван привез, а когда он придет, я его самого заставлю обмазать… Только бы глина была размешана…

— Сейчас размешаю. Всю, что ли?

— Всю, всю, — ответила старуха, притворно недовольным тоном скрывая свою радость. — Много ли ее?.. И куры перетаскали, и мы сами понемножку брали из кучи, и… можно сказать, почти ничего не осталось… Да если и лишнее окажется, так он потолще обмажет — покрепче будет.

Тошка поставила принесенную со двора утварь в кухне, налила воды в медное ведро и, взяв мотыгу, пошла к тому месту, где по земле была разбросана глина. Она разбила комки, собрала их в кучу, разрыхлила, потом выкопала в середине ямку и стала наливать в нее воду. Наливала и размешивала мотыгой, наливала и размешивала. Когда глина размокла, старуха вышла из дома и подошла к снохе.

— Ногами, молодка, ногами надо! А мотыгой и до завтрашнего дня не управишься. Вот как плотники месят — и быстро и хорошо. Ногами размешай — тогда она не хуже сукновальной глины мазаться будет.

— Да ведь холодно, — еле разжав губы, проговорила Тошка.

— Какой такой холод? Да это разве холод? И вовсе не холодно; ты, значит, и не знаешь, какие холода бывают… Маленько потопчешься, не хуже чем в хлебной печке согреешься…

Бросив мотыгу, Тошка нагнулась, словно через силу, и стащила с ног свои толстые, подшитые сукном чулки. Потом подоткнула подол до колен, оголив икры, и ступила в мокрую глину. Мороз пошел у нее по коже. Даже тонкий пушок у нее на лице встопорщился. Холод обжег ей ступни, она отпрянула назад, словно решив выскочить из ямы, но снова сделала шаг вперед и стала быстро перебирать ногами. Косы плясали у нее по плечам, груди тряслись, все тело корчилось, как ошпаренное. Она дышала быстро, шумно, мелкими вдохами. Рьяно вертелась, стремясь поскорее кончить, убежать, укрыться в доме, согреться. Ей хотелось плакать от обиды, от злости и от чего-то другого, чего она и сама не могла бы назвать.

И когда, чуть не падая от усталости, она уже решилась бросить работу и выскочить из ямы, хлопнули ворота и во двор вошел Иван. Увидев, как Тошка скачет в липкой глине, он остановился, посмотрел на нее, пораженный, ошеломленный, и быстро подошел к женщинам.

— Надумали мы немножко глины размешать — чем стену обмазать, что на двор Малтрифоновых выходит, — виновато объяснила ему старуха.

— Голову себе вымажь! — заорал он. — Ну-ка, сестра, выметайся отсюда, беги в дом да обогрейся… не знаю, кто только придумал такую дурость!

— Дурость! — взбеленилась старуха. — Вот развалится стена, тогда увидишь, дурость это или нет…

— Разум у тебя развалится, а стена не развалится! — закричал еще громче Иван. — Целый день сиднем сидит дома, вот и не знает, что бы еще такое придумать… Да разве можно в этакий холод босиком глину месить? Нынче и цыган в нее босой не полезет, а ты Тошку заставляешь… Да ты ее уморишь так…

Старуха вздрогнула. Она хотела было что-то сказать, но не смогла — духу не хватило. Только замахнулась рукой, словно затем, чтобы ударить и проклясть кого-то. «Уморишь! Что ты ее так жалеешь, глупый ты, глупыш!.. Что ты суешься в такие дела, о каких и понятия не имеешь!.. Уморишь! — твердила она про себя, онемев от злобы. — Болтай больше! Выбалтывай все! Пускай она догадается. Пускай расскажет людям, про что ты тут языком трепал… пускай раззвонит по всему селу!.. Тогда все пропадом пропадет, все к черту полетит… Вот отнимет она у тебя твое добро, оставит нас голых, как беженцы…»

Старухе хотелось накинуться на сына, стукнуть его по тупой голове, все высказать ему вслух, но этого нельзя было сделать, это не годилось — ведь и от него ей надо было скрывать свои замыслы… А он, дурень, вместо того, чтобы шляться где-нибудь, принялся тут орать: «Ты ее уморишь!» — «И уморю, будь спокоен! — снова разозлилась старуха. — Не стану я ее тут откармливать, чтобы к ней потом на смотрины пришли».

Иван поднял мотыгу, соскреб с нее глину щепкой и бросил ее в сторону. Тошка вымыла ноги у колодца и побежала в дом, вся съежившись от холода. И только тогда старуха впилась глазами в Ивана и зашипела, как змея:

— Не можешь помочь, так и не мешай, бездельник!

Иван пнул ногой пустое ведро, сбил грязь с ног и пошел на гумно.

Старуха видела, что Иван ускользает из ее рук. Он перестал ее слушаться, ходил куда хотел, делал что вздумается. У нее не было времени обуздать его снова, заставить сидеть дома, так чтобы он угомонился и она была за него спокойна. Поглощенная своими кознями против снохи и желанием спасти семейное достояние, она и не замечала, что Иван очень изменился, не видела, как он уходит со двора и как возвращается домой. «Дай только с этим делом покончить, — размышляла она, — а потом я его приструню». Она уже подумывала его женить: и ему пора обзавестись семьей, и ей нужна помощница и работница. Надо было женить его прошедшей осенью, но тут стряслась беда с Минчо… Да и больно уж они обеднели — затеяли бы дело, нечем было бы за разрешенье на брак в церковь заплатить.