Пио Бароха - Алая заря

Закончив портрет, парень отдал его господину и получил дуро. Потом он подошел ко мне и посмотрел мой рисунок. «Недурно, — сказал он. — Учился где–нибудь «Нет». — «А рисуешь хорошо, ей–богу!» Мы разговорились. Он рассказал мне, что ходит по деревням и рисует портреты, а теперь держит путь в Барселону. Я ему сказал о себе, мы как–то сразу сблизились, а в конце разговора он вдруг обращается ко мне с предложением: «Почему бы тебе не пойти со мной?» Не долго думая, я бросил труппу и отправился с ним.

Странный он был тип, этот малый. Будучи бродягой по призванию, он не мог сидеть на месте: ему нравилась кочевая жизнь. За спиной он носил сумку, а в сумке сковороду. В деревнях он добывал провизию, сам разводил костер, сам готовил пищу. Многого мы с ним навидались и хорошего и плохого. Иногда спали прямо под открытым небом, иногда — в сараях. В иных деревнях нас только что не били, вероятно из–за наших длинных шевелюр, в других все обходилось благополучно. Однажды, на полпути к деревне, куда мы плелись, едва волоча ноги от голода, нам повстречался господин в изрядно потрепанном платье и со скрипкой под мышкой. Он был итальянец. «Вы художники?» — спросил он нас. «Да», — ответил мой товарищ. «Живописцы?» — «Да, сеньор, живописцы», — «О, это замечательно! Вы спасли мне жизнь. Я тут взялся реставрировать две картины в местной церкви по пятьдесят дуро за каждую, а рисовать не умею; я представлю вас священнику и алькальду и скажу им, что мне нужны специальные парижские краски, которые имеются у вас. Если вы согласны, то можете приступать хоть сейчас, а барыш мы поделим поровну».

Мы приняли предложение и поселились с товарищ в гостинице. Взялись за дело и, худо ли, хорошо ли, реставрировали одну из картин. Наша работа понравилась прихожанам. Мы получили обещанные пятьдесят дуро, но когда стали делить, мой товарищ заспорил с итальянцем. Тот требовал себе половину, а мой товарищ не давал ему и одной трети. Наконец итальянец согласился. Однако на другой день — как мы позже узнали — он отправился к алькальду и сказал ему: «Мне нужно поехать в Барселону за красками, поэтому прошу вас дать мне деньги вперед». Алькальд поверил и вручил ему пятьдесят дуро авансом за вторую реставрацию. Днем мы не видели итальянца; вечером, как обычно, мы отправились посидеть в местную аптеку, и тут алькальд нам говорит: «Значит, итальянец отбыл в Барселону?» Я собрался было возразить, но мой напарник толкнул меня ногой, и я осекся. Когда мы вышли из аптеки, товарищ и говорит: «Итальянец загреб все денежки, нам нечем платить за постой. Если мы тут застрянем, нам несдобровать, надо смываться».

Мы пустились в путь и двое суток не заходили ни в одну деревню. Через неделю добрались до Барселоны, но работы там не нашли и все лето перебивались с хлеба на воду, а спать приходилось на скамейках. Наконец подвернулся заказ. Я сделал портрет, и мне заплатили за него пятьдесят песет. Деньги пришлись как нельзя кстати. Мы наняли мансарду за тридцать реалов в месяц, приобрели два старых тюфяка, по паре ботинок, а на остальные купили чугунок для варки пищи, угля, да еще мешок картофеля и все это на своем горбу притащили с рынка в нашу мансарду.

Так прошел год. Жили мы впроголодь и учились. Однако мой компаньон не любил длительных стоянок и в один прекрасный день ушел. Я остался в одиночестве. Прошло какое–то время — мои рисунки стали покупать. Я начал лепить с моделей. Беру глину и леплю себе, пока что–нибудь не получится. Несколько статуэток я отдал на выставку. Их купили. И тут вышло любопытное дело: первый мало–мальски стоящий заказ я получил из семинарии. Я сделал несколько бюстов семинарских профессоров, скопил деньги и поехал в Париж. Поначалу дела шли плохо. Я жил на чердаке, под самой крышей, и, когда шел дождь, комнату мою заливало. Потом я нашел работу в ювелирной мастерской. Делал брелоки и колечки и одновременно продолжал учиться. Открылся салон, я выставил скульптурную группу «Бунтари», парижские газеты меня заметили, появились заказы, а с ними и некоторый достаток вот и вся моя жизнь.

— Вы настоящий человек, — сказал сеньор Кануто, поднимаясь с места, — и я счастлив пожать вам руку. Так–то.

— Парень что надо, — сказал Ребольедо.

Было около одиннадцати часов, и настала пора расходиться. —

— Не хочешь ли пройтись? — обратился Xyaн к брату.

— Он у нас не выходит по вечерам, — сказала Игнасия.

— Ему приходится рано вставать, — прибавила Сальвадора.

— Видишь теперь? — воскликнул Мануэль. — вот она, женская тирания. Ты думаешь, они о моем здоровье пекутся? Как бы не так. О заработке моем беспокоятся, о денежках.

— Когда же начнем сеанс? — спросил Хуан.

— Может быть, в пять?

— Отлично, я приду ровно в пять.

Оба Ребольедо, сеньор Кануто и Хуан вышли вместе и в прихожей распрощались.

Портрет Сальвадоры. — Впечатления Киса. — Дурные вести. — Виолета. — Не все в жизни печально

Портрет Сальвадоры, над которым Хуан работал в течение месяца, был целым событием в доме. Каждый день он выглядел по–новому. Иногда Сальвадора получалась печальной, иногда веселой, то казалась умиротворенной, то властной, иной день смотрела на вас тусклым взглядом, другой — глаза ее пронзали вас и метали молнии. Мнения домашних критиков разделились.

— Вот теперь хорошо, — скажет, бывало, сеньор Кануто.

— Нет, вчера было лучше, — возразит ему Ребольедо.

Хуан работал целыми днями, не зная отдыха, а Сальвадора сидела с рыжим котенком на коленях и шила. Пес, которого привел с собой Хуан, успел подружиться с Сальвадорой, ластился к ней или мирно спал у ее ног

— В Вы покорили моего пса.

— Да, он очень симпатичный.

— Можете оставить его у себя.

— Нет, зачем же?

— А почему бы и нет? Мне несподручно все время таскать его с собой, приходится запирать дома. Здесь ему будет лучше.

— Ну, тогда пусть остается. Как его зовут?

— Кис.

— Кис?

— Да. По–английски это значит «поцелуй».

— Это английская собака?

— Видимо, да. Мне подарила его одна англичанка, горбатенькая художница, с которой я познакомился в Лувре.

— Дареное не дарят.

— Но у вас ему будет лучше.

И Кис остался в доме к великой радости Энрике, маленького брата Сальвадоры. Трудно сказать, какие чувства испытал английский пес, обретя новое жилище. Известно только, что его сильно занимал рыжий котенок Роч, у которого задние лапы были значительно длиннее передних, чем он очень походил на кролика.

Кис не раз громким веселым лаем приглашал котенка поиграть, но тот, будучи от природы существом малообщительным, несколько склонным к ипохондрии, отвечал на эти призывы грозным шипеньем, затем пускался наутек, вскакивал на колени Сальвадоре, сворачивался клубочком и тут же начинал мурлыкать.