Пио Бароха - Алая заря

С жаром излагая свои идеи, Хуан не замечал, что разговаривает с родными на непонятном им языке.

— Ты уже где–нибудь остановился? — спросил Мануэль, воспользовавшись паузой.

— Да.

— Может быть, поужинаешь с нами?

— Спасибо. Сегодня не могу. Завтра. Который теперь час?

— Уже шесть.

— Тогда мне пора идти.

— Как же все–таки ты меня разыскал?

— Чистая случайность. Разговорился с одним приятелем скульптором. Его зовут Алекс.

— Я его знаю. Но откуда ему известно, где я живу?

— Сам он этого не знал, но посоветовал обратиться к одному англичанину, некоему Роберту, и тот дал мне адрес твоей типографии. Кстати, он просил передать, чтобы ты навестил его.

— А где он живет?

— В отеле «Париж».

— Я зайду к нему. Никак ты уже уходишь?

— Ухожу, но приду завтра.

Хуан ушел, а Игнасия, Сальвадора и Мануэль еще долго обсуждали его неожиданное появление. Больше всех была взбудоражена его приездом Игнасия. Она боялась, что он сядет им на шею. Сальвадора находила его очень милым. Мануэль больше молчал.

«Сказать по правде, приехал он чудак чудаком, — думал про себя Мануэль. — Посмотрим, каким ветром его сюда занесло».

На следующий день, возвратись с работы, Мануэль застал брата в столовой, мирно беседовавшего с Игнасией и Сальвадором.

— Привет! Поужинаешь с нами?

— Да.

— Посмотрим, чем ты нас угостишь сегодня, — сказал Мануэль, обращаясь к сестре, — Он, наверное, привык к хорошей пище.

— Оставь, пожалуйста.

Мануэль заметил, что Хуан успел уже расположить к себе обеих женщин, а брат Сальвадоры болтал с ним как со своим давнишним приятелем.

Зажгли свет, накрыли на стол и сели ужинать.

— Как здесь уютно, — сказал Хуан. — Сразу видно, что вы славно устроились.

— Да, — как–то вяло отозвался Мануэль. — Живем неплохо.

— Никогда не скажет, что хорошо живем, — вставила Игнасия. — Выходит, что у других всегда лучше. Господи помилуй, люди вечно чем–то недовольны.

— Почему недоволен? Я этого не сказал, — возразил Мануэль.

— Но очень часто говоришь, — вступила в разговор Сальвадора.

— Ну, ладно, ладно. Вот как женщины обходятся с нашим братом. Примечай, Хуан. Никогда не связывайся с женщинами.

— Не связывайтесь с порядочными женщинами, хочет он сказать, — насмешливо перебила Сальвадора. — Если с уличной девицей — то пожалуйста. По его словам, у них добрая душа.

— Разве это не правда? — парировал Мануэль.

— Смотри, Мануэль, не обожгись! — воскликнула Игнасия.

— Все это пустяки, Хуан, он этого не думает, — сказала Сальвадора. — Просто так болтает.

Мануэль рассмеялся так заразительно, что остальные тоже не выдержали.

— Я обязательно должен сделать ваш портрет, — неожиданно сказал скульптор, обращаясь к Сальвадоре.

— Мой?

— Да, только голову, не пугайтесь. Когда у вас будет свободное время, сразу и начнем. Если бы удалось справиться за месяц, я бы повез его на выставку.

— Что же в моем лице особенного?

— Ровным счетом ничего, — шутливо заметил Мануэль.

— Я тоже так считаю.

— У вас в лице много особенного, очень много. Трудно будет схватить выражение лица.

— Вот именно: очень трудно, — подхватил Мануэль.

— Это отчего же трудно? — спросила Сальвадора, заливаясь краской.

— Оттого, что у тебя свое, особенное лицо. Ты не похожа на нас. Посмотришь на нас — мы всегда красивы, милы, привлекательны, а ты совсем не такая: сегодня ты можешь выглядеть совсем дурнушкой, кожа да кости, а завтра, смотришь, и цвет лица у тебя отличный, и вообще чуть ли не красавица.

— Глупости ты болтаешь!

Должно быть, вы очень нервная? — спросил Хуан.

— Вот уж нет, — возразила Игнасия. — Просто paботает как вол, оттого и выглядит неважно. Сеньор Кануто правильно говорит: у всякой болезни своя причина…

— Подумаешь, специалист нашелся, — сказала, смеясь, Сальвадора. — Он же ветеринар. Вот с него можно вылепить портрет. У него действительно редкостное лицо.

— Меня совсем не интересуют ветеринары. Серьезно, может быть, у вас найдется часок свободного времени, чтобы попозировать мне?

— Ну, конечно, найдется, — сказал Мануэль.

— Но ведь нужно сидеть не шелохнувшись. Я этого не сумею.

— Вы можете разговаривать. Как только устанете, сделаем передышку.

— Из чего же вы будете лепить?

— Сначала из глины, потом сделаю в гипсе или в мраморе.

— Ну, что же! Решено. Начнем завтра.

Они уже заканчивали ужин, когда в дверь постучали и в столовую вошли оба Ребольедо и сеньор Кануто. Мануэль представил их Хуану, и за кофе они разговорились. Хуан, уступая просьбам цирюльника, рассказал о Париже, Брюсселе и Лондоне. Перико задал несколько вопросов, касающихся его специальности; Ребольедо–старший и сеньор Кануто внимательно слушали, стараясь не пропустить ни одного слова.

— Похоже, там можно жить, — сказал сеньор Кануто.

— Туда только трудно добраться, — ответил Хуан, — но с талантом там можно многого добиться. Тамошнее общество стремится в каждом развить индивидуальные способности… есть много так называемых свободных школ…

— Вот именно — школ! А у нас этого нет и в помине, — сказал Ребольедо. — Думаю, если мне попасть в хорошую школу, я стал бы неплохим механиком, а сеньор Кануто, например, неплохим медиком.

— Куда уж мне, — возразил старик.

— Именно вам.

— Может быть. Но это должно было произойти значительно раньше. Когда я сюда прибыл и машина завертелась, то сначала, должно быть, силой первоначального расширения газов меня стало мало–помалу возносить. Так я возносился и возносился, пока не грохнулся оземь. Не знаю, то ли мозг мой спрятался в раковину, то ли сам я превратился в нечто ракообразное, но я теперь только и делаю, что пячусь назад.

Этот странный монолог сопровождался не менее странными жестами. И то и другое произвело на Хуана удручающее впечатление.

— Почему вы, сеньор Кануто, не разговариваете как все люди? — шепотом спросила его Сальвадора, сделав при этом серьезное лицо.

— Если бы мне было лет двадцать, — и старик лукаво подмигнул, — то словеса мои очень бы тебе понравились. Очень. Я отлично тебя знаю, дорогая моя Сальвадорсита. Ты прекрасно понимаешь, что я говорю. Не шуши, не шуша, не шушукайся.

Все рассмеялись.

— Когда же вы попали в Париж? — спросил Перико. — Сразу как сбежали из семинарии?

— Э, нет. Сначала я прошел через каиновы муки.

— Расскажи нам все подробно.

— А что рассказывать? Почти месяц я скитался по деревням, пока наконец не пристал в Тарасоне к труппе бродячих комедиантов. Это была целая актерская семья. Директора и премьера труппы звали дон Теофило Гарсия, его брата, первого любовника, Максимилиано Гарсия, а их папашу, который играл благородных отцов, — Симако Гарсия. В общем, там все были Гарсии. Семья была самая что ни на есть добропорядочная, практичная — словом, идеальная буржуазная семья. Характерные роли исполняла донья Сельса, жена дона Симако а текст разучивала она во время варки обеда. Теофило приторговывал галстуками и пуговицами, сам дон Симако — книгами; Максимилиано немного подрабатывал игрой на бильярде, а девушки — их было четверо, одна безобразнее другой, Теодолинда, Беренгуэла, Менсия и Соль — занимались плетением кружев. Меня наняли суфлером, и мы колесили по деревням и городишкам Арагона и Каталонии. Однажды — это было, помнится, в Реусе — мы давали пьесу «Крест брака» Я по окончании спектакля отправились вместе с Максимилиано в казино. Пока Максимилиано играл на бильярде, я засмотрелся на одного совсем молодого парня. Он пристроился неподалеку от меня и рисовал карандашом портрет сидевшего за столиком господина. Я стал делать то же самое на обороте какого–то проспекта.