Пио Бароха - Алая заря

Каждый день, и в дождь и в солнце, Хуан шел в кладбищенские лачуги и вел беседы с тамошними обитателями. Туда приходили также несколько нищих с улицы Сан—Бернардино. Усевшись в кружок, эти несчастные внимательно слушали Хуана. Над оградами кладбища Сан—Мартин, прямо перед ними, высились кипарисы. Люди внимали речам Хуана с тем чувством, с которым слушают приятную, нежную музыку; с особым благоговением слушала его Манила, хотя и понимала меньше, чем все остальные.

Уходя от них, Хуан нередко говорил себе: «Золото прячется у них внутри, но оно непременно выйдет на поверхность».

Однажды вечером Хуан стал свидетелем перепалки между Святой Феклой и старой ведьмой, его сожительницей.

— Что ты можешь понять, старая распутница? — говорил Святая Фекла.

— Что я могу понять? Побольше твоего понимаю, пес ты шелудивый, побольше твоего, — отвечала старуха, делая непристойные жесты.

— Ты думаешь, все такие же злыдни, как ты?

— Это тебе нужно протереть глаза.

— Заткнись, падаль!

— Поглядите на этого дурака! Он вообразил, что ему подают, потому что он — это он.

— Заткнись, идиотка. Противно слушать — мелешь ерунду всякую. Раз ты сама грязная распутница, думаешь и все такие?

— Такие и есть. Мне ли не знать? — И старуха сделала непристойный жест.

Святая Фекла запустил руку за пазуху и с чувством поскреб грудь.

— Да, да, — визжала старуха, — завтра объявится какой–нибудь другой слепой, встанет у церкви, и ему будут подавать точно так же, как и тебе.

— Заткнись, свинья! Жаба вонючая! Что ты понимаешь?

— Очень даже все понимаю. Давай поспорим. Спорим, что, если утром в воскресенье я пойду к тем расфуфыренным сеньорам и скажу, что ты заболел, они тебе ничегошеньки не дадут.

— Спорим, что дадут.

— На что спорим?

— На бутылку вина.

— Идет.

— Любопытно, чем все это кончится, — сказал Галстук.

На следующий день Хуан снова отправился к нищим. Святая Фекла расхаживал по кладбищу, проявляя признаки нетерпения. Галстук и Чилина растянулись на траве и грелись на солнце.

В полдень на повороте показалась старуха с бутылкой в руке.

Святая Фекла довольно улыбнулся.

— Ну что? — сказал он, когда старуха подошла. — Ведь дали же?

— Шиш, ни гроша не дали. Я говорю им: «Сеньориты, подайте милостыню для слепенького мужа, бедняжка сильно занемог, а у нас ничего нет, даже на лекарствия!»

— Ну, а они что же?

— А они ничего, прошли себе в церковь и даже не посмотрели в мою сторону. Потом я увязалась за ними до самого дома… тогда одна барыня кликнула сторожа и велела, чтобы он меня прогнал. Сука! Вот бутылка. Гони два реала!

— Два реала? Думаешь, меня легко надуть? За вранье получишь пару плюх.

— Не хочешь платить, не надо, но я правду говорю — провалиться мне на этом месте.

— Ну, ладно, давай сюда бутылку! — И Святая Фекла схватил бутылку, откупорил ее и начал пить, приговаривая:

— Неблагодарные, вот уж неблагодарные!

— Ага, видишь? — орала старуха, у которой желание обличать было сильнее, чем желание выпить. — Видишь, какие они?

— Неблагодарные! — ворчал нищий.

— Послушай, отец, — сказал ему Галстук, явно желая подтрунить над стариком. — А что вы им сделали хорошего? Молились за них, что ли?

— А это, по–твоему, мало? — отвечал старик, делая строгое лицо.

— По–моему, мало.

— Коли ты еретик, это не моя вина, — проворчал нищий, уже оросивший вином всю бороду.

Галстук и Чилина рассмеялись, а Святая Фекла держа в руках пустую бутылку и покачивая головой! бормотал сквозь зубы:

— Неблагодарные! Вот и делай теперь что–нибудь для людей!

Хуан с грустью наблюдал эту сцену. Пришла Манила. Чилина подошел к ней и стал требовать выручку. Было воскресенье, и парень хотел развлечься.

— Тут у меня всего несколько сантимов, — сказала она.

— Значит, успела уже растратить?

— Я сегодня ничего не заработала.

— Можешь мне не заливать. Гони деньги!

Она молчала. Чилина ударил ее по лицу — раз, другой, потом в ярости свалил ее на землю и стал топтать ногами и таскать за волосы. Она не издавала ни единого стона.

Наконец она вынула из чулка несколько монет, и Чилина, довольный, ушел.

Хуан и Манила развели костер из хвороста и в печальном молчании стали греться подле огня.

Потом Хуан пошел домой. Золото душ человеческих по–прежнему оставалось сокрытым.

Социологический снобизм. — Анархисты–интеллигенты. — Дым

Однажды Хуан получил письмо от какого–то незнакомого господина. Господин писал, что намеревается издавать журнал радикального направления, близкого к анархизму, и потому желает знать, может ли он рассчитывать на него и его друзей. Если они ничего не имеют против, он приглашает их зайти к нему на чашку кофе, и они смогут познакомиться с другими товарищами.

— Ну что, пойдем? — спросил Либертарий, обращаясь к Хуану.

— Почему бы и нет?

Хуан, Мануэль, Либертарий и Пратс отправились к незнакомому господину.

Их привели в гостиную, обставленную в том сомнительном стиле, который возник на радость столярам и снобам и получил наименование стиля модерн. Здесь в беспорядке стояли низкие кресла, некрашеные стулья с гнутыми ножками и две или три этажерки с безделушками. На стенах висело несколько английских гравюр в некрашеных деревянных рамах, изображавших женщин с тонкими талиями. Женщины держали в руках ирисы и смотрели с какой–то надменной тупостью.

Гости сели и стали ждать; вскоре к ним вышел хозяин дома и ласково всех приветствовал. Это был высокий бритый молодой человек в сюртуке, большом синем галстуке и светлом жилете с разводами.

— Пожалуйте в мой кабинет, — пригласил он. — Я представлю вам своих друзей.

Они прошли в другую, более просторную комнату; проделав в дверях серию китайских церемоний, хозяин представил анархистов каким–то молодым людям, среди которых был один военный.

Кабинет был большой, с высокими потолками; здесь висело несколько портретов, написанных маслом, а около двери, ведущей на балкон, стояли витрины с миниатюрами и всякими безделушками. В глубине комнаты горел камин.

— Располагайтесь поближе к огню, — сказал амфитрион.

Все расселись, и хозяин дома позвонил в колокольчик. Вошел слуга, придвинул маленький столик, уставленный чашками и вазочками с печеньем, и стал разливать чай и кофе.

Либертарий и Пратс насмешливо улыбались, особенно когда слуга обратился к ним:

— Что прикажете? Рому? Шартрезу?

— Нам все равно.

Потом слуга стал обносить гостей сигарами, и, пока гости курили, разговор шел о труппе испанского национального театра, об иностранных артистах, о Габриеле д'Аннунцио и еще о всякой всячине.

Когда разговор начал уже иссякать, хозяин придвинул поближе кресло и сказал: