Пио Бароха - Алая заря

— Давайте поговорим о нашем деле. Я хотел бы основать журнал принципиально нового и совершенно независимого характера, отражающий самые передовые тенденции в социологии, политике и искусстве. Поэтому я и позволил себе пригласить вас. По правде говоря, я являюсь анархистом философско–теоретического склада, если можно так выразиться. Я полагаю, что необходимо обновить самую атмосферу, в которой мы живем. Не правда ли?

При этом хозяин любезно осклабился. По всей видимости, сам он не был твердо убежден в необходимости каких бы то ни было обновлений.

— Я хотел бы знать, — продолжал он, — не могли бы мы прийти к некоторому соглашению в смысле общей работы; что касается материальной стороны, то я, взял бы это на себя.

— Мы анархисты, — сказал Либертарий, — и у каждого из нас есть свои особые, личные мнения; но мы, четверо, и наши друзья готовы оказать посильную помощь и словом и делом такому органу, который повел бы борьбу с современным общественным строем.

Хуан, Пратс и Мануэль выразили полное согласие со своим товарищем.

— Все это очень туманно, — сказал несколько недовольным тоном выутюженный и напомаженный пшют, манерно растягивая слова.

— Туманно? Не вижу ничего туманного, — отрезал Либертарий. — Мы с удовольствием примем участие во всех начинаниях, имеющих целью подорвать престиж государства, церкви и армии. Мы анархисты.

— Хотелось бы знать, какую форму анархизма вы исповедуете, — сказал фатоватый молодой человек и; обращаясь к хозяину, добавил: — Ибо есть анархизм чисто умозрительного свойства, есть анархия, опираюаяся на научную формулу социализма в крайнем его проявлении, и есть, наконец, анархизм чувства, в основе которого лежит дикий, низменный инстинкт первобытного человека.

— Мы как раз и являемся носителями этого варварского и дикого инстинкта, — сказал Либертарий.

— Инстинкта грубого разрушения?

— Именно: инстинкта грубого разрушения. Я согласен с этими господами, — вмешался бородатый молодой человек в очках с сосредоточенным выражением лица и медовым голосом. — Полагаю, что многое нужно разрушить, что следует отбросить готовые формулы, подвергнуть критике самые основы существующих догм.

— Нужно не разрушать, а созидать, — прервал его франтоватый молодой человек, делая при этом презрительный жест.

— Но ведь вы считаете, что у нынешнего общества нет достаточной силы сцепления, чтобы сопротивляться воздействию всяких идей, в том числе и самых нежелательных.

— Об этом можно спорить.

— Чего же тут спорить? — возразил молодой человек с бородкой. — Вы так считаете, а я убежден в противном.

— Но чего же вы, в конце концов, хотите? Философской революции?

— Все революции — философские. Сначала меняются идеи, потом обычаи, и наконец появляются законы, которые их закрепляют.

— Идеи уже изменились, — возразил молодой франт.

— Извините. Я придерживаюсь другого мнения. Думаю, что во всей Испании мы не найдем ни одного настоящего либерала.

— Это явное преувеличение! В таком случае как же вы надеетесь осуществить желаемые перемены?

— Они происходят без участия сознания и совершаются только благодаря чувству непочтительности, развитому в низших слоях общества по отношению ко всякому авторитету, а также в результате отсутствия убежденности у представителей высших классов. Так происходит раскол общества и в конечном счете полный распад. Никто не верит в свое назначение: ни судья, который выносит приговоры, ни священник, который служит мессу, ни даже, с вашего позволения, — обратился он к офицеру, — военный, который убивает на войне.

— Для меня, например, — прервал его офицер, есть разница между военным и воином: один участвует в парадах, другой — в битвах.

— Я верю, что общество эксплуататоров, попов, солдат и чиновников не может долго существовать, продолжал бородатый молодой человек.

— Как сказать!

— Таково мое мнение, — заключил он и стал очень сосредоточенно разглядывать огонь в камине.

— Я — сказал офицер, обращаясь к Хуану, — нахожу ваши идеи весьма симпатичными и жду только момента, когда общество наступит мне на хвост, и тогда, я ногтями вцеплюсь ему в горло. Правда, одно мне не нравится — ваше стремление подавить в человеке инстинкт воина.

— Это не совсем так, — возразил Хуан. — Мы хотим лишь направить этот инстинкт на более благородные цели, чем бессмысленное истребление друг друга.

— Мне только одно хотелось бы знать, — вмешался молодой социолог, — кто будет осуществлять революцию?

— Вы спрашиваете, кто? — отозвался Либертарий. — Нищие голодранцы, те, кому плохо живется. Если бы к тому же в Испании нашелся десяток людей, наделенных инициативой и талантом, у нас уже была бы революция!

— Может быть, вам покажется абсурдным то, что я сейчас скажу, — воскликнул офицер, — но я считаю, что социальную революцию должна осуществить армия.

И офицер стал излагать свой план. Это был смуглый, сухощавый человек с орлиным профилем, отличавшийся весьма пылким темпераментом. Странные идеи и проекты проносились в его мозгу словно ракеты, не оставляя за собой ничего, кроме полоски легкого дыма. Он хотел, чтобы социальную революцию совершило войско, объявив войну капиталистам; он хотел чтобы войско же занялось устройством общественно–полезных дел, вроде проведения канализации, строительства шоссейных и железных дорог, разбивки зелены насаждений. А когда все это будет исполнено, испанскую армию следует распустить за ненадобностью. Его привлекал наполеоновский план создания федерации европейских государств не то с цезаристской не то с анархистской формой правления.

Молодой франт считал идеи капитана нелепыми. Этот молодой франт и социолог пописывал в газетах и журналах и называл себя интеллектуальным анархистом. Он ни к кому и ни к чему не испытывал симпатии. Главным для него было научное обсуждение возможностей реализации доктрины. Его идеалом являлось общество, разбитое на категории: вверху — новоявленные волшебники — социологи, диктующие и строящие планы и проекты социальных реформ, внизу — трудящийся люд, осуществляющий эти планы и исполняющий приказания. Социализм и анархизм, как учения, предполагающие определенный настрой чувств, казались ему не заслуживающими внимания.

— Я принял бы вашу точку зрения, — сказал молодой социолог, — если бы речь шла только о научной стороне проблемы. Я принимаю анархизм как идею и отрицаю его как чувство, ибо именно чувственный импульс в анархизме рождает преступления и самые дикие поступки.

— Вы, социологи, ученые мужи, — язвительно проговорил молодой человек с бородой, — хотите разложить по полочкам идеи и разбить людей по категориям, подобно тому как естествоиспытатели классифицируют камни или бабочек. Умерло, к примеру, двести человек от голода. Ну, что же тут негодовать? Главное, выяснить, умерло ли в прошлом году больше людей или меньше.