Нгуен Хонг - Избранное

Гулко колотятся сердца, тяжелые вздохи застревают в глотках. Лица у людей посерели и стали каменные. Изможденные — кожа да кости — тела в грязных лохмотьях. Только у молоденьких девушек кости не так выпирают наружу. Они уселись на корточках подле своих коромысел и, подняв головы, тревожно озираются по сторонам. Остальной народ, больной и ослабевший, сидит понуро и безучастно.

Солнце припекает все сильнее. Белесое марево струится над кровлями убогих домишек, над прудами, подернутыми лоснящейся ряской. В полях ни души. Только в небе изредка пролетают птицы, тяжело взмахивая крылами, словно пешеходы, бредущие по воздуху.

Моторы загрохотали сильнее. Наконец передняя машина мелькнула в зарослях бамбука ближайшего к общинному дому пруда. Староста, не в силах более сдерживаться, поднял руку и закричал своему помощнику и начальнику деревенской стражи:

— О горе! Их благородия, японские офицеры и господа из уезда, вот-вот будут здесь… Что вы стоите? Сволоките куда-нибудь эту ведьму!

Те, побледнев, приблизились к Бонг. Она встала и восторженно заулыбалась.

— Авто… авто… хи-хи!… И вправду — авто… Японские авто… Ох, большие! Нет, не хочу лететь на самолете, лучше поеду в автомобиле. Здорово!.. Хи-хи…

Не успела она договорить, как начальник стражи подскочил к ней с плеткой, схватил за руку и тряхнул изо всей силы:

— Уберешься ты или нет?.. Проваливай, тварь! А не то опять насидишься у меня в колодках.

Бонг нахмурилась, глаза ее забегали по сторонам.

— Послушайте, дражайшая Бонг, — торопливо сказал староста, — сейчас сюда пожалуют господа из уезда, и с ними очень важные японские гости. Окажите мне такую милость, отойдите вон туда, в сторонку, и постойте там спокойно. А я, когда поеду в город, разузнаю о вашем супруге… И еще, как все кончится, я велю моей служанке снести вам корзину риса.

Бонг скорчила капризную гримасу.

— А я не хочу! Посижу здесь, сыночка покормлю, потом покатаюсь на авто… Буду сидеть тут, и все!

Помощник старосты, вырвав у начальника стражи плеть, бросился к ней.

— Сволочь! По-хорошему не понимаешь… Если не уйдешь сейчас же, плетью перетяну!

— Никуда я не уйду! — отмахнулась от него Бонг. — Буду стоять здесь с сыночком и любоваться. А на ваших уездных начальников и на офицеров японских мне наплевать. Вот им, пускай выкусят…

Все побелели. Только староста, посмеиваясь, как ни в чем не бывало, продолжал уговоры:

— Эх, дражайшая Бонг, опять вы меня не поняли. Я ведь вам что говорю: отойдите самую малость подальше, где все люди стоят. Вам и самой с соседями веселей будет. А я за это вам обещаю, как только машины уедут, сразу найти солдата Бонга и привести его домой.

— Веселей — у людей… Говорю — повторю!.. А я вот здесь постою. Да погляжу хорошенько, кто мужа у меня сманил, кто землю и дом оттягал и рис заграбастал…

— Никто муженька вашего не сманивал. Просто он в Ханое, в казармах; через месяц-другой дома будет. Вы лучше присели бы там, в сторонке, я тогда вместе с уездными начальниками напишу бумагу в город, чтобы мужа вашего скорее отпустили домой.

— А по мне, пускай не приезжает вовсе. Он ведь меня бросил. А помощник ваш отобрал поле и рис. Нарочно отнял все: и зерно, и землю, чтоб мы с сыночком голодали. За что мне такая мука?.. Нет, никуда я не уйду. Стоять буду и смотреть, пусть кто посмеет меня тронуть…

Люди испуганно переглядывались. Староста и деревенские чины, уже выстроившиеся у самых ворот, замахали помощнику и начальнику стражи.

— Ладно! Ладно, пусть будет по-вашему, — кричали они Бонг. — Стойте себе спокойно…

Но начальник стражи ухватил ее за руку и поволок прочь.

— А-а!.. Мать твою… Ублюдок! — завопила Бонг. — Колодки захотел на меня надеть… Не боюсь!.. Я твои колодки в куски разобью и опять сюда прибегу… Буду здесь стоять… Песенку соседям спою… Глядеть буду, куда вы, окаянные, мой рис денете…

Стражник попробовал было выкрутить ей руки, но тут же громко вскрикнул и схватился за лицо. Из царапины, у самого глаза, потекла кровь.

Первый автомобиль, поблескивая краской, остановился у ворот. Сначала выскочил уездный начальник в парчовом платье, с бляхой из слоновой кости на груди — знаком высокого чина; кланяясь и улыбаясь, он открыл и почтительно придержал дверцу кабины. Офицер-японец, звякнув длинной, до земли, саблей, вылез из кабины и, не взглянув на чиновника, молча направился к воротам. Но едва почтенные гости вышли во двор, как оба в растерянности остановились и попятились назад. Прямо на них, крича и кривляясь, бежала вприпрыжку Бонг, в одной руке — ребенок, в другой — ветка с красными цветами.

— Уездный начальник мне нипочем! — крикнула она, подбежав к машине. — И японский начальник мне нипочем!.. Никого не боюсь! Пусть попробуют нас с сыночком обидеть… отнять у нас рис… или дом…

— Что это? Кто такая?! — В громком надтреснутом голосе уездного начальника звучало раздражение.

— Ничего, ваша милость!.. Никто, ваша милость!.. — Деревенские чины заикались от волнения.

— И как тебя с такой рожей мама на свет родила?! — расхохоталась Бонг прямо в лицо чиновнику. — Крутил, мудрил и весь наш рис прикарманил… Землю за гроши забираешь, жрешь и пьешь до отвала, во всем новом ходишь. А по какому праву? Почему мы с сыночком с голоду должны помирать? Землю всю продала вот — и поле и сад. И мундирчик шерстяной, муж в нем пахать ходил, снесла на продажу. И куски полотна — новые, только покрашенные, сыночку на одежду, — продала. Ты уж все к рукам прибрал, оставил бы старосте с помощником хоть малость… Навалились все на нас с сыночком — живьем гложете. Мать вашу… Зовите сюда хоть француза, хоть японца — плевать я на них хотела!..

— Эй, охрана!

Подошли двое солдат. Но не успели они и глазом моргнуть, как Бонг подскочила к чиновнику и офицеру и угрожающе замахала руками перед самым их носом.

— А-а! Пожаловали сюда, дружки, похлебать нашей с сыночком крови? Ну, уж теперь смерти лютой не побоюсь, не дам нас мучить, и все тут!..

В холодных глазах японца блеснула злоба. Он быстро окинул взглядом бледных растерянных крестьян, жавшихся по углам с коромыслами и корзинами, и своих солдат, соскакивающих на землю с винтовками наперевес.

Бонг дико завыла от боли — солдаты выворачивали ей руки. Изогнувшись всем телом, она старалась вырваться. Ребенок, которого она прижимала к боку, громко заплакал. Мгновение — и малыш упал на землю.

— О небо! — закричал первый солдат и отдернул руку, в которую Бонг впилась зубами.

— О небо! — завопил второй солдат, размахивая прокушенной до крови рукой…

Женщина яростно кусалась, царапалась, пинала и била куда попало перепуганных солдат. Один из них бросился бежать, закрывая лицо руками. Другой схватился за живот и, застонав, повалился на землю.