Эрнст Гофман - Крошка Цахес, по прозванью Циннобер

Между тем Циннобер придвинулся близехонько к князю и, убирая жаворонка с величайшим аппетитом, чавкал ужаснейшим образом.

— Что вы? — воскликнул князь молодому человеку гневно. — Я думаю, у вас и пера в руках не бывало. И то уж, что вы пожираете жареных жаворонков подле моей особы и, как теперь замечаю, закапали даже мое новое казимировое исподнее платье и к тому чавкаете ужаснейшим образом, доказывает достаточно вашу совершенную неспособность к дипломатии! Ступайте домой и не показывайтесь на мои глаза, разве с действительным средством для вывода пятна из моих казимировых штанов — может быть, тогда я буду к вам милостивее. А такие юноши, как вы, г. Циннобер, — продолжал он, обращаясь к карлику, — украшение государства и заслуживают особенного отличия. Я жалую вас тайным специаль-ратом.

— Благодарю, благодарю покорнейше, — бормотал Циннобер, проглотив последний кусок и обтирая рот обеими ручонками. — Мы справимся и с этим.

— Прекрасная самонадеянность, — сказал князь, возвысив голос, — она знак внутренней силы, необходимой каждому истинно государственному человеку.

После этого глубокомысленного изречения князь выпил рюмочку данцигской золотой водки, которую поднес ему сам министр, и нашел ее превосходной. Новый специаль-рат сел между князем и министром. Он пожрал удивительное множество жаворонков, запивая их попеременно то малагой, то золотой водкой, бормотал что-то сквозь зубы и при этом работал ужаснейшим образом и руками и ногами, потому что из-под стола выглядывал только вострый и длинный нос его.

— Что это за дивный человек, наш новый тайный специаль-рат! — воскликнули по окончании завтрака и князь и министр.

— Ты так вёсел, — говорил Фабиан своему другу Бальтазару. — Глаза твои блестят так радостно, ты счастлив! Ах, Бальтазар, верно сладкий сон лелеет тебя, и я должен уничтожить его, должен пробудить тебя!

— Что такое? — спросил Бальтазар, оторопев.

— Да, я должен открыть тебе все. Соберись с силами, друг. Припомни только, что нет неучастия больнее этого и в то же время легче забываемого. Кандида…

— Ради Бога, что Кандида? Больна… умерла…

— Успокойся, успокойся. Не умерла, но для тебя все равно, что умерла. Крошка Циннобер сделан тайным специаль-ратом и почти что сговорен с Кандидой, которая, Бог знает как, влюбилась в него до безумия.

Фабиан думал, что Бальтазар придет в отчаяние, начнет стенать, проклинать и себя и все; не тут-то было.

— Только? — спросил Бальтазар спокойно. — Тут еще нет никакого несчастия.

— Ты уж не любишь Кандиды? — воскликнул изумленный Фабиан.

— Люблю, люблю со всем пылом юношеского сердца. Знаю, что и она меня любит и находится теперь под влиянием чар, которые уничтожу, уничтожу вместе с уродливым чародеем!

Тут он рассказал Фабиану свою встречу с незнакомцем, ехавшим к лесу в чудной колеснице и заключил, что с того самого мгновения, как луч, блеснувший из набалдашника, коснулся груди его, в нем родилось твердое убеждение, что Циннобер чародей и что незнакомец уничтожит все его чары.

— Но помилуй, Бальтазар, — воскликнул Фабиан, когда друг его кончил, — как мог прийти тебе в голову такой вздор? Незнакомец, которого ты принял за колдуна, просто доктор Проспер Альпанус, живущий на своей даче, недалеко от города. Правда, об нем носятся такие чудные слухи, что можно принять его за второго Калиостро и, конечно, не без причины. Он любит облекаться в мистический мрак, принимать на себя вид человека, посвященного в сокровеннейшие таинства природы, повелевающего неведомыми силами; к тому ж имеет пропасть странностей. Так, например, он устроил свой экипаж так, что человек с живым, пылким воображением может легко принять его за явление из какой-нибудь бешеной сказки. Коляска его имеет форму раковины и вся вызолочена; между колес помещен орган, который при движении их играет сам собой. За фазана ты принял наверное его маленького жокея, одетого, как обыкновенно, в белое, а полости распущенного зонтика за крылья жука. На белых лошадей своих он надевает высокие наголовники, чтоб они казались как можно баснословнее. У него в самом деле есть прекрасная натуральная трость с хрустальным набалдашником. О действиях этого набалдашника рассказывают много чудес. Блеск его, говорят, невыносим ни для каких глаз. Если ж доктор обернет его флёром и даст на него посмотреть, то на нем является лицо, о котором задумаешь, как в зеркале.

— В самом деле это рассказывают? Ну, что же говорят об нем еще?

— Да к чему повторять мне тебе все вздоры, все эти глупые басни. Ты знаешь, что еще и до сих пор есть много людей, которые, наперекор здравому смыслу, верят всем бабьим сказкам.

— Признаюсь, Фабиан, и я принадлежу к разряду странных людей, идущих наперекор здравого смысла. Высеребренное дерево, право, не кристалл, орган не издает звуков гармоники, серебристый фазан не жокей, а зонтик не брильянтовый жук. Или неведомый не доктор Альпанус, о котором ты говоришь, или доктор Альпанус в самом деле одарен сверхъестественными, чародейственными силами.

— Чтоб излечить тебя от этого странного фантазерства, я не знаю ничего лучше, как свести к доктору Альпанусу. Ты увидишь, что это самый обыкновенный врач и никогда не прогуливается в хрустальной колеснице с единорогами, фазаном и брильянтовым жуком.

— Прекрасно! Ты предупреждаешь мое желание. Идем сейчас же! — воскликнул Бальтазар, с блестящими от радости взорами.

Вскоре они стояли перед запертыми воротами парка, в котором находился дом доктора.

— Ну, как же нам войти? — сказал Фабиан.

— Я думаю постучать, — возразил Бальтазар, протягивая руку к металлическому молоточку, висевшему у самого замка́.

Только что он поднял его, под землей зарокотал как бы отдаленный гром и ворота медленно повернулись на петлях. Друзья пошли по длинной аллее, на конце которой виднелся прекрасный сельский домик.

— Ну, что ж, где же необыкновенное, чародейственное? — спросил Фабиан.

— Я думаю, — возразил Бальтазар, — что ворота отворились не совсем обыкновенным образом. А потом, не знаю, а мне здесь все кажется так чудно. Где ты найдешь такие дивные деревья. Многие по блестящим пням и по смарагдовым листьям кажутся мне даже перенесенными из дальних неизвестных стран.

— Прекрасный парк, в котором водится такая гадина, — сказал Фабиан, заметив двух необыкновенной величины лягушек, которые от самых ворот прыгали за ними по обеим сторонам аллеи, и нагнулся, чтоб взять камешек.

Лягушки прыгнули в то же мгновение в лес и смотрели на него блестящими человеческими глазами.

— Постойте, вот я вас! — воскликнул Фабиан, прицелился и швырнул в одну камнем.

— Невежа! — заквакала в то же самое мгновение маленькая, прегадкая старушонка, сидевшая близь дороги. — Бросает камни в честных людей, которые горькими трудами должны добывать насущный хлеб.