Эрнст Гофман - Крошка Цахес, по прозванью Циннобер

— Очень рад, — сказал Проспер, и дама вошла.

Она была в длинном черном платье; на лицо было опущено частое покрывало.

Проспер Альпанус, движимый особенным предчувствием, схватил свою трость и устремил на незнакомку блестящий набалдашник. Вдруг вокруг нее засверкало как шипящая молния, и она стояла перед ним в белой прозрачной одежде, с блестящими стрекозиными крылышками на плечиках, с белыми и красными розами в волосах.

— Э, э! — шепнул Проспер и спрятал трость под шлафрок, и дама стояла перед ним опять в прежней одежде.

Он попросил ее садиться. Девица фон-Розеншён начала говорить, как она давно уже хотела познакомиться с почтеннейшим г. доктором, которого все называют благодетельным мудрецом; как она надеется, что он не откажет посещать в качестве врача странноприимный дом для благородных девиц, находящийся в недальнем от него расстоянии; как живущие в нем старушки часто прихварывают и остаются без всякой помощи.

Проспер отвечал очень учтиво, что давно уже отказался от всякой практики, однако ж готов служить им в случае надобности и потом спросил, не страждет ли чем и она сама.

Девица объявила, что по временам она чувствует ревматическое подергивание в членах, особливо, если простудится во время утренней прогулки, но что теперь совершенно здорова.

После этого Проспер спросил, что так как еще довольно рано, то не угодно ли ей выкушать чашку кофе. Девица Розеншён заметила, что живущие в странноприимных домах никогда не отказываются от кофе.

Подали кофе, но сколько Проспер ни лил его в чашки, они оставались пустыми, хотя кофе и лился из кофейника.

— Э, э! — сказал он. — Да это преупрямый кофе. Не угодно ли, сударыня, вам самим разлить его?

— С удовольствием, — сказала девица и взяла кофейник.

Из него ничего не лилось, а чашки наполнялись, и вскоре кофе потек через край на платье девицы. Она быстро поставила кофейник на стол, и кофе исчез, не оставив по себе никаких следов. Тут они посмотрели друг на друга молча и как-то странно.

— Вы, кажется, читали какую-то очень занимательную книгу, когда я вошла? — начала опять девица.

— В самом деле, — подхватил доктор, — в ней очень много занимательнаго.

Тут он хотел развернуть лежавшую перед ним маленькую книжку в золотом переплете; но сколько ни старался, она беспрестанно закрывалась с громким «клип-клап».

— Э, э! — сказал Проспер Альпанус. — Не угодно ли вам, сударыня, попробовать раскрыть эту упрямицу?

Он подал книгу девице, и она раскрылась сама собою, только что она до нее коснулась; но все листы повыскакали в то же мгновение, вытянулись в огромные размеры и давай летать по комнате.

В испуге девица попятилась назад. Доктор захлопнул книгу, и все листы исчезли.

— Однако ж, сударыня, — сказал Проспер Альпанус, улыбаясь и вставая с своего места, — зачем терять время на эти пустые фокусы? Не лучше ли перейти прямо к высшему?

— Я еду, — воскликнула девица фон-Розеншён.

— Без моего согласия едва ли? Позвольте, милостивая сударыня, заметить вам, что теперь вы совершенно в моей власти.

— В вашей власти, г. доктор? — воскликнула девица гневно. — Как могли вы вообразить такую глупость?

Тут шелковое платье ее расширилось, и она поднялась к потолку прекрасной черной бабочкой; но в то же самое мгновение зашумел за ней и Проспер Альпанус большим жуком. Утомленная бабочка опустилась вниз и забегала по полу мышкой; но жук, ворча и мурлыкая, бросился за ней серым котом. Мышка поднялась вверх блестящей колибри; но тут вокруг всего сельского домика поднялись разные странные голоса, налетали всякие дивные насекомые, а за ними престранные лесные птицы, и золотая сетка затянула окна. Посреди комнаты стояла фея Розабельверде во всем величии, в блестящей белой одежде, с сверкающим брильянтовым поясом, с белыми и красными розами в темных локонах; а перед ней маг в таларе из золотой ткани, с блестящей короной на голове, с тростью с сверкающим набалдашником в руке.

Фея сделала несколько шагов к магу, вдруг из волос ее выпал золотой гребень и как стеклянный разбился об мраморный пол.

— Горе, горе мне! — воскликнула фея, и в то же мгновение девица фон-Розеншён сидела опять в длинном черном платье за столиком с кофеем, а перед ней Проспер Альпанус.

— Я думаю, — говорил доктор, преспокойно разливая прекраснейший моккский кофе без всякого препятствия в драгоценнейшие китайские чашки. — Я думаю, сударыня, что мы теперь довольно хорошо познакомились. Жаль только, что чудный гребень ваш разбился об мой жесткий пол.

— В этом виновата только моя неловкость, — возразила девица фон-Розеншён, прихлебывая кофе с особенным наслаждением. — На этот пол опасно ронять что бы то ни было. Если я не ошибаюсь, то он весь исписан чудеснейшими иероглифами, которые многим покажутся за обыкновенные мраморные жилки.

— Это износившиеся талисманы, сударыня.

— Но, любезнейший доктор, скажите, как это мы до сих пор не познакомились, даже нигде не встретились?

— Вина в различии воспитания, сударыня. Между тем как вы расцветали совершенной прелестью в вашем роскошном Джиннистане, предоставленные на волю вашей богатой природе, вашему счастливому гению, я был заперт в пирамидах и, как горький студент, слушал лекции профессора Зороастра, старого воркуна, познавшего чёрт знает как много. В царствование достойного князя Деметриуса основался я в этом маленьком княжестве.

— И вас не изгнали, когда князь Пафнуциус начал вводить просвещение?

— Нет. Мне удалось скрыть свое я, обнаруживая при всяком случае особенные сведения по части просвещения. Князь Пафнуциус сделал меня тогда главным тайным президентом просвещения, звание, которое я сбросил вместе с оболочкой тотчас, как прошла гроза. Втайне я делал добро сколько мог. Знаете ли, милостивая государыня, что я предостерег вас, когда просветительная полиция начала вламываться в палаты фей; что мне обязаны вы сохранением способности превращаться, которую за минуту показали мне с таким искусством. Взгляните, сударыня, в окно. Неужели вы не узнаете этот парк, в котором так часто бродили и разговаривали с веселыми духами кустов, цветов, ручьев. Искусством своим я сохранил этот парк в том же самом положении, в каком он был во время Деметриуса. Благодаря Бога, князь Варсануфиус не думает о чародеях — он добрый человек и позволяет чародействовать сколько душе угодно, только бы исправно платили подати. И я живу здесь спокойно, беззаботно, так, как вы в странноприимном доме.

— Скажите, пожалуйста! — воскликнула девица фон-Розеншён, и слезы брызнули из глаз ее. — Так; я узнаю рощицы, в которых провела столько счастливых часов. Благородный человек, как много я вам обязана! И в то же время вы можете преследовать бедного малютку, которого я взяла под свое покровительство?