Чарльз Сноу - Лакировка

— Но с полицией вы объяснились?

— Вполне.

— Надеюсь, вы не забыли того, что я вам сказал?

Голос в трубке вновь стал корректно-вежливым:

— Я никогда не забываю того, что мне говорят.

Хамфри ждал звонка из полицейского участка, но миновали вторник, среда, четверг, а ему все не звонили. Среди обитателей площади и соседних улиц, как он замечал, нарастало пока еще сдерживаемое волнение. Во время прогулок его не раз останавливали дряхлые старожилы, словно надеясь, что он их успокоит. Их мучила тревога. Зной, пышущее жаром небо действовали на нервы. Монти Лефрой, казалось, говорил от имени их всех, когда заявил суровым, угрожающим тоном:

— Если нечто подобное может случиться в Белгрейвии, то же самое может случиться где угодно!

Тон прессы становился зловещим. Вслед за Америкой газеты выдвинули лозунг «закон и порядок» — под этим заглавием «Таймс» напечатала обстоятельную редакционную статью. Престарелая дама, в свое время оказавшая государству немало ценных услуг, стала жертвой зверского убийства. Неоспоримо, говорилось далее в статье, что это страшное происшествие во многих отношениях отражает состояние современного общества, и тем не менее смиряться с ним недопустимо, а потому мы должны заглянуть в собственные сердца и постичь самую суть вопроса.

После официального некролога «Таймс» поместила в добавление к нему мягкий протест, подписанный только инициалами «К. Т.»:

«Позвольте другу добавить несколько слов о леди Эшбрук, какой ее знали близкие. Людей, с ней незнакомых или знакомых мало, иногда задевала неуклонность, с какой леди Эшбрук требовала соблюдения определенных строгих правил, в том числе и правил вежливости, которые более позднему поколению представляются излишне строгими. Это приводит на память ее отповедь леди Астор в Кливдене. Леди Эшбрук не потерпела бы грубости ни от кого. Но ее друзья знают, что она обладала несравненно более важными душевными качествами: несгибаемой принципиальностью, благородной щедростью духа, редкостной добротой и смирением, которых не могла скрыть от тех, кто ее знал, никакая резкость речи, порой ей свойственная, и истинно христианской верой, проявлявшейся в постоянных заботах о других».

Прочитав это описание, Хамфри улыбнулся с угрюмым сожалением. Посмеялась ли бы она над таким удивительным панегириком? Возможно, что и нет. Ведь люди в подавляющем большинстве, включая и тех, кто относится ко всем иронически (а может быть, они-то в первую очередь!), предпочитают любые похвалы полному их отсутствию.

Затем газеты перестали писать о леди Эшбрук, но не об ее убийстве. К пятнице Хамфри уже не мог подавить разочарование оттого, что Брайерс так и не позвонил. Пристыженно посмеиваясь по собственному адресу, он обнаружил, что не только разочарован, но и обижен. До нелепости похоже на ощущение юнца, которого внезапно прославившийся приятель обошел приглашением!

Однако в пятницу на исходе утра раздался звонок.

— Мистер Ли? С вами хотел бы поговорить старший суперинтендент Брайерс.

Голос Брайерса, обычно приглушенный, был от природы очень глубоким и звучным — могучий баритон, совершенно не вязавшийся с его неброской внешностью.

— Хамфри? Рад случаю поговорить с вами. Я тут по соседству занимаюсь одним делом. Не знаю, слышали ли вы?

— Конечно.

— Очень хорошо. Вы ведь были с ней знакомы? Так не могли бы вы уделить мне полчаса?

— Естественно, могу.

— Сегодня? В три часа? Ну, жду.

Хамфри по-прежнему недоумевал, почему Брайерс вообще так долго не давал о себе знать. Совсем недавно — меньше двух лет назад — Брайерс пригласил его пообедать вместе и рассказал о своем несчастье. По телефону его голос был бодрым и достаточно сердечным, но оставался деловым. С другой стороны, он не раз видел, как работает Брайерс, целиком сосредоточившись только на расследовании.

До Джеральд-роуд было всего полмили, и Хамфри отправился туда пешком. Полицейский участок выглядел очень приятно в солнечном мареве, золотившем цветочные ящики на окнах первого этажа. Словно иллюстрация, умиленно изображающая полицейский участок в тихом городке незадолго до 1914 года, — тишина и благодушие. Мотоциклы у тротуара и машины по ту сторону улицы несколько нарушали картину, и все-таки она навевала тоску по прошлому, как романы об ушедшей жизни, настолько безмятежные, что просто ощущаешь запах цветов. Да и вообще Джеральд-роуд была приятной улочкой — строители в свое время старались использовать каждый клочок земли и воздвигли ряд красивых домов с фасадами более широкими, чем у особняков Эйлстоунской площади. Несколько лет назад один из этих домов служил временным приютом для самых блестящих звезд театра.

Не успел Хамфри войти, как его уже повели по коридору.

— Он в кабинете по убийству, сэр, — сказал дежурный. — Я вас провожу.

В дальнем конце длинной комнаты за столом сидел Брайерс. Он вскочил, очень энергичный, очень приветливый.

— Рад вас видеть, Хамфри. — Он продолжал: — Простите за хаос. Один из моих ребят — Флэмсон, вы еще с ним познакомитесь — занимается наведением порядка. С этим всегда трудности.

Никакого хаоса в комнате не было, но Брайерс стремился в этом отношении к такому идеалу, что Хамфри, сам человек очень аккуратный, нередко чувствовал себя пристыженным. Несомненно, дежурный получил точное описание Хамфри и инструкции встретить его как можно вежливее и сразу проводить в кабинет.

Брайерс заговорил о кое-каких практических проблемах. Он держался дружески, но, пожалуй, без настоящей теплоты — впрочем, Хамфри не исключал, что в нем проснулась подозрительность. Во всяком случае, разговаривал Брайерс охотно, но, с другой стороны, ничего нового в этом не было. И вообще, насколько мог судить Хамфри, среди людей, проводящих жизнь в непрерывной активной деятельности — военных, предпринимателей, адвокатов, — молчаливые встречаются редко. Стереотипный образ прямо противоположен реальности. Молчальников лучше искать среди творческой интеллигенции.

Фрэнк Брайерс заговорил о расследовании: будут большие неприятности, если он не доберется до сути за несколько недель, а лучше бы и дней.

— Но вы доберетесь? — спросил Хамфри.

— На вашем месте я на это не поставил бы. — Брайерс не любил пускать пыль в глаза. — Случай довольно сумбурный. — Он на секунду умолк и заговорил уже другим тоном: — Вы ведь лицо прямо причастное. Я читал ваши показания — они приобщены к делу. Ну да это само собой разумеется. Я бы вас раньше повидал, но нужно было все наладить. Наверно, вы хотите знать, насколько мы продвинулись. Меньше чем на дюйм. Тем не менее поговорить мы можем. Вы же человек проверенный. Во всяком, случае, никому еще пока не удалось засадить вас за решетку.