Чарльз Сноу - Лакировка

К нему Хамфри относился с симпатией и теплотой, а потому при упоминании о Лоузби не стал уклоняться от прямого ответа, как тогда с Томом Теркиллом.

— Я время от времени соприкасался с ним еще с тех пор, как он был ребенком. Но и только.

— Вы не знаете, где он был в прошлую субботу?

— Он, как ни странно, мне об этом говорил. — Хамфри улыбнулся Брайерсу — бывший мастер допросов другому мастеру, отнюдь не бывшему. — А я, как ни странно, рекомендовал ему явиться сюда и все рассказать.

— Нам это известно. Вы рекомендовали ему это во вторник. Мы еще тогда знали.

— Неужели? — Хамфри в свое время устраивал слежку за другими людьми, но тем не менее смириться с мыслью, что следят за ним самим, было нелегко.

— Сам я с ним не говорил. Но, может быть, еще придется. Собственно, я к этому особенно серьезно не отношусь. Показания Лоузби я, конечно, читал. Полагаю, вы эту историю слышали.

— Ну, если он рассказал мне то же, что и вам…

— Ну, что он воспользовался предлогом, чтобы поразвлечься. Попросил отпуск, чтобы повидаться с бабушкой, а сам втихомолку резвился. Вот что он говорит. Это правда?

— Откуда я знаю? Мне он сказал точно то же самое.

— Мои ребята проверили что могли. Пока все совпадает. Но большого значения это не имеет. У него было полно времени, чтобы обеспечить необходимое подтверждение.

— А с кем он был?

Брайерс ответил виноватым тоном (ведь он только что утверждал, что относится к этому эпизоду несерьезно):

— Извините, Хамфри, но мне, пожалуй, не следует вам отвечать. Тут есть некоторые особые обстоятельства. В частности, то, где он провел ту ночь. И вообще ту субботу и воскресенье. Во всяком случае, такова его история.

— И звучит она очень правдоподобно, — заметил Хамфри.

— Очень. — И тут Брайерс внезапно спросил: — Что он такое на самом деле?

Хамфри снова понимающе улыбнулся. Старый прием: неожиданный переход от благодушия к зондированию.

— Вы говорили о профессиональных преступниках. Так вот про Лоузби можно сказать, что он профессиональный обаяшечка.

— Довольно противно.

— Но ведь вовсе не требуется, чтобы он нравился вам.

— Вы ему доверяете?

— Для вас, Фрэнк, такой вопрос слишком примитивен. И вы сами это знаете. Что значит — доверяю? Думаю, на войне я бы ему вполне доверял. А вот с деньгами — не слишком: я хочу сказать, что не дал бы ему взаймы большую сумму, если бы рассчитывал получить свои деньги обратно. Я не доверил бы ему судьбу девушки, к которой хорошо отношусь. И еще во многих отношениях он мне доверия не внушает.

Взгляд Брайерса из жесткого стал открытым и дружеским.

— Ну что же, можно и так.

— Но вы меня еще не спросили, считаю ли, что он был способен убить свою бабушку.

— Я мог бы спросить вас, имеет ли мне смысл тратить на него время.

— Говорите напрямик, — сказал Хамфри. — Если вам это может пригодиться, я отвечу на вопрос, которого вы не задали. Нет, по-моему, на это он был бы неспособен. На очень многое — да, но не на это. — Хамфри, казалось, задумался, а потом добавил: — Следовательно, насколько я понимаю, внуки вообще убивают бабушек довольно редко?

Брайерс расхохотался. Вопрос прозвучал академически и был совсем не в стиле Хамфри.

— В моей практике я с этим ни разу не сталкивался. Хотя, наверное, такие случаи бывали. Думаю, нет таких форм родства, которые гарантировали бы от убийства.

Выйдя из задумчивости, Хамфри сказал:

— Я не верю, что Лоузби мог ее убить. Беда в том, что при такой путанице возможным кажется все. И чем больше ты на своем веку видел, тем возможнее оно кажется.

— Беда в том, что мы оба видели чересчур много. Я с вами согласен: тем труднее поставить точку в своих предположениях.

Брайерс открыл шкаф, вынул бутылку, и он выпили. Больше к этой теме они не возвращались. То, что они сказали, было, пожалуй, неожиданным для них самих: два уравновешенных, опытных человека вдруг признались, как порой вопреки всякой логике и здравому смыслу трудно бывает отказаться от традиционных представлений.

В следующий вторник Хамфри опять попросили зайти в участок. На этот раз в трубке звучал голос не Брайерса, а чей-то очень почтительный, с гортанными переходами.

— Говорит инспектор Шинглер. Вы меня не знаете, но я работаю с шефом. Простите, что побеспокоил вас, сэр, есть одно небольшое обстоятельство, которое вы, возможно, могли бы прояснить… Нет, никакого отношения к вашим показаниям оно не имеет, а просто мелочь, но с ней следует поскорее разобраться. Нам ведь старательно помогают вести расследование.

В последнюю фразу Шинглер вложил определенный оттенок: один посвященный разговаривает с другим. Эта фраза уже несколько раз мелькала на страницах газет в обкатанных формулах официальных заявлений. Тем не менее никакого настоящего материала у прессы не было, и ее тон становился все более раздраженным. Влиятельная воскресная газета вышла с трехдюймовой шапкой: «ЧТО СЛУЧИЛОСЬ С НАШЕЙ ПОЛИЦИЕЙ?» Убийство в Белгрейвии не занимало в статье центрального места, и она вполне могла быть написана до него. Тем не менее случай был весьма удобный, и в нескольких негодующих абзацах газета требовала безопасности для старых и дряхлых — для всех других леди Эшбрук в стране.

Что касается самой леди Эшбрук, то Хамфри наткнулся еще только на одну статью, написанную о ней. От нечего делать он отправился в свой клуб, куда заглядывал довольно редко, и — что тоже бывало довольно редко — пролистал последние журналы. Любопытно, как забываются привычки. Еще не так давно он постоянно покупал все подобные журналы, но это ушло в прошлое.

С некоторым удивлением он обнаружил в «Нью стейтсмен» довольно длинную статью, озаглавленную «Живое воплощение правящего класса». По всем столбцам мелькало имя Мэдж Эшбрук. Хамфри начал читать с иронической улыбкой, но вскоре ирония сменилась более сложным чувством. Статья была подписана женским именем, и он почти сразу понял, что писала дочь, а вернее, внучка кого-то из старых знакомых леди Эшбрук.

Всякий, кому был известен некий особый язык, не усомнился бы, что автор статьи по происхождению принадлежит к высшему классу, стыдится этого и с безоговорочной решимостью верит всему, чему верят настоящие прогрессивные люди. Хамфри даже несколько встревожился при мысли, что эту статью вполне могла бы написать его собственная дочь. По мнению автора, она — Мэдж Эшбрук — была типичнейшей представительницей правящего класса. Первый брак ввел ее в высший круг родовой аристократии — в той мере, в какой такая аристократия вообще сохранилась. Затем при обстоятельствах, тщательно замаскированных с помощью всех средств, имеющихся в распоряжении правящего класса (верно замечено, подумал Хамфри), она вступила во второй брак, который ввел ее в круг новой политико-коммерческой аристократии. Она всегда жила среди богатых. Она всегда интуитивно знала, к какому решению должны прийти и придут люди, чей образ мыслей считался единственно верным.