Чарльз Сноу - Лакировка

— Так что же вы извлекли из телефонных разговоров? — снова спросил Хамфри.

— Очень мало. Крайне мало. — И тотчас сэр Эрик стал точным и деловитым, демонстрируя память не хуже, чем у Брайерса, и лучше, чем у Хамфри, хотя и ему не приходилось жаловаться на свою память. Хамфри не сомневался, что он расскажет все подробно и верно.

Но ничего особенно интересного он не рассказал. Согласно телефонным записям Том Теркилл разговаривал с тремя-четырьмя промосковскими марксистами в парламенте — обычные добродушные подшучивания и просьба, чтобы они наносили ему удары в спину не чаще, чем того требует необходимость. Интересно, что с более многочисленной группой воинствующих левых троцкистского толка он в таком тоне не разговаривал. Слишком неорганизованны, заметил Хамфри. Теркилл не станет им доверять — на то он и опытный политик. Хамфри добавил:

— Конечно, он дерется за свою политическую карьеру.

Сэра Эрика парламентские фракции не заботили. И эти записи не вызвали у него тревоги. Да и, во всяком случае, Теркилл пользовался покровительством самых высоких сфер по причинам, о которых он вынужден умолчать. Самое любопытное заключалось в том, что Хиггс, как пришлось признать Хамфри, нисколько не лицемерил. Если высшие власти сочли Теркилла полезным, Хиггс автоматически принял их мнение.

— Правда, — благодушно признал Хиггс, — мы имеем дело с человеком на редкость скрытным и увертливым.

Хамфри не выдержал и сказал:

— Я рад, что вам можно больше из-за него не тревожиться…

— Мы ведь уже и прежде так радовались, верно? А что из этого вышло?

Непроницаем и упрям, как всегда. Но Хамфри пришлось смириться с мыслью, что он видит зеркальное отражение самого себя и Фрэнка Брайерса. Вселенская подозрительность, которая возникает, когда живешь в самом центре паутины, чувствуешь все ее подергивания и утрачиваешь ощущение невозможного.

Сэр Эрик заметил с тайным удовольствием:

— Нет, он правда поразительно скрытен. У нас есть данные, что он в собственной гостиной ни о чем серьезном не говорит.

— Считает, что вы установили там микрофоны?

— По-видимому.

— Ну а вы установили?

Сэр Эрик улыбнулся снисходительно-начальственной улыбкой:

— Нет, так далеко мы все-таки не зашли.

О дочери Теркилла он ничего не знал, и в досье о ней тоже ничего не было. Но свое обещание он исполнил. Да, за Теркиллом велась слежка — и все еще ведется согласно с теми же неоглашаемыми инструкциями. Он даст Хамфри возможность ознакомиться с записями, относящимися к ночи 24 июля. Хамфри прочитал эти записи в мрачной комнатушке без окон несколькими иерархическими ступенями ниже. Сэр Эрик проводил его туда, вежливо представил, дал вежливую инструкцию, облеченную в форму просьбы, и простился с ними.

Обитатель комнатушки, которого звали Кэрби, когда-то служил в колониях, был печален, замкнут и, претендуя на сочувствие, сам его никому не предлагал. Никакого желания оказывать содействие Хамфри он не выразил, но подчинился распоряжению начальства. Да, они следили за мистером Теркиллом (так Кэрби упорно называл его до самого конца).

— А почему, вы не знаете?

— Чистая формальность, — упрямо ответил Кэрби.

— А двадцать четвертого июля?

— Как всегда.

24 июля 1976 года Теркилл вышел из дома номер тридцать шесть на Итонской площади в 5 часов 39 минут. Сел в собственную машину, регистрационный номер WSK 589N, и поехал в сторону Белгрейвской площади и далее через Хобарт-Плейс, Гросвенор-Гарденс, Парк-Лейн. В рапортах агентов только самые доверчивые романтики способны усмотреть что-то, кроме опустошающе прозаичных фактов.

— Кто за ним следил? — спросил Хамфри.

Один из наших людей, ответил Кэрби. Хамфри спросил, как его фамилия. Кэрби покачал головой и поглядел на него с легким торжеством, потому что не имел права называть фамилии агентов.

Направление на север, Остановился у пивной «Лев» в Хенли. За Теркиллом как будто следовали две машины (номера). Ехавшие в них зашли в бары. В 6 часов 52 минуты мистер Теркилл отправился дальше. Остановился у частного дома (адрес), где проживает Герберт Грирсон, личность неизвестна. Вышел из дома в 7 часов 47 минут. Поехал в Хэтфилд. Не выходил из машины. Уехал из Хэтфилда в 8 часов 29 минут и со скоростью семьдесят миль в час поехал назад в Лондон. Вернулся к себе в дом номер тридцать шесть на Итонской площади.

— Довольно кружной путь до собственного дома, — заметил Хамфри.

Избитый прием. Сам Хамфри не раз колесил по разным столицам и с разочарованием возвращался туда, откуда выехал.

Затем долгое время — ничего. В рапорте добросовестно сообщалось, что до 11 часов 35 минут из дома номер тридцать шесть никто не выходил — ни мистер Теркилл, ни кто-либо другой. В указанное время какая-то компания, по-видимому из квартиры двумя этажами выше квартиры мистера Теркилла, спустилась на улицу, расселась по трем машинам с немецкими, а может быть, швейцарскими номерами и уехала. За ними никто не следовал. Согласно полученным сведениям в отель «Гайд-парк». Восемнадцать минут — опять ничего. Затем в 11 часов 53 минуты мистер Теркилл ушел из дома пешком. Направление — по боковым улицам к больнице святого Георгия. Вошел через парадный подъезд, вышел из боковой двери. Пошел пешком по Найтсбриджу, по южной стороне. Перешел через улицу и вошел в отель «Гайд-парк». Вышел из отеля «Гайд-парк» в 4 часа 32 минуты утра 25 июля. Поехал на такси в дом номер тридцать шесть на Итонской площади.

Когда Хамфри поблагодарил Кэрби, тот только посмотрел на него еще более кисло. А когда Хамфри добавил: «Но он же выпустил наиболее интересное, не правда ли?» — Кэрби сделал такое лицо, словно его обидели. И сказал:

— Он выполнил все, что ему было поручено. Для него только это и было интересно…

— С моей точки зрения наиболее интересным были эти разнообразные посетители. Кто они такие? Почему играли в эти игры?

— Главным образом американцы. За всех ручаются их посольства. На самом высоком уровне. Фамилии не указываются по официальным причинам.

— А у вас эти фамилии есть?

— Мы сделали то, что нам было поручено сделать. А в остальное не вмешивались.

Грусть Кэрби заметно поубавилась, когда Хамфри пригласил его в соседний бар. Когда они уже встали, Хамфри спросил его про Сьюзен, но снова ничего не узнал. В рапорте о ней не упоминалось вовсе. Всю эту ночь до тех пор, пока Теркилл не вернулся — почти в 5 утра в воскресенье, — окна его квартиры оставались темными.

По дороге в бар и в зале о делах больше не было сказано ни слова. За третьим двойным виски Кэрби заметил, что предпочел бы дослужиться до пенсии на Тихом океане. Невозможно привыкнуть к хмурому лондонскому небу. Не то чтобы оно было хмурым в это лето, добавил он с единственным за все время проблеском юмора.