Чарльз Сноу - Лакировка

— Однако я убежден, что они работают на совесть.

— Вам об этом лучше судить.

— По-моему, что-то они выяснили.

— Неужели?

Голос Поля стал сухим и резким, хотя Хамфри полностью осознал это только несколько секунд спустя.

— Поль, — продолжал он, — мне кажется, вы могли бы сказать мне кое-что о Сьюзен. Вы ведь знакомы со Сьюзен?

— Да, я знаком со Сьюзен.

— Значит, вы могли бы ответить мне на два-три вопроса?

— Почему вы думаете, что я могу вам что-то ответить?

— Но вы же сказали, что знакомы с ней.

— Почему, черт побери, вы думаете, что я должен вам отвечать? — Поль произнес это спокойно, но очень зло.

— Она сплела несколько историй, которые опровергают друг друга, и если в них не разобраться, это может обернуться для нее плохо.

Последние минуты Хамфри вел разговор неверно. Он слишком поздно уловил, что крылось за невозмутимостью молодого человека. И теперь, когда было уже поздно, на него обрушилась волна бешенства.

— Когда я принял ваше приглашение, — сказал Поль с ледяной вежливостью, — я не предполагал, что оно объясняется желанием получить от меня сведения. У меня для вас их нет. Это, насколько я понимаю, полностью обесценивает мое общество. Я вижу, что злоупотребляю вашим гостеприимством.

В устах человека, умеющего разговаривать с легкой непринужденностью, это прозвучало напыщенно, точно реплика из скверной мелодрамы. Хамфри сказал:

— Простите меня. Я никак не предполагал… — И продолжал говорить все, что приходило в голову, лишь бы помешать Полю уйти, а сам тем временем вспоминал довольно глупую вещь, наследие тех дней, когда он еще играл в спортивные игры. Согласно фольклору участников таких игр все люди в критические минуты делятся на две категории: тех, кто краснеет, и тех, кто белеет. И в тяжелом положении полагаться следует на вторых. Лицо Поля, всегда довольно бледное, побелело, как у мертвеца.

Вспоминать сейчас об этом было глупо, но, кроме того, Хамфри думал, что это очень странное бешенство. Оно не искало выражения в словах: просто сорвался предохранитель, но почему — Хамфри понять не мог. Тем не менее Поль, несмотря на свой сверхъестественный самоконтроль, сразу же утратил не только вежливость, но даже обычную уравновешенность.

Хамфри повел его в обеденный зал. По принципу извечной несправедливости есть расхотелось Хамфри, а Поль заказал стандартный клубный обед — холодную лососину и бифштекс, которые и принялся есть с явным аппетитом. Хамфри для утешения начал бутылку кларета.

Поль вдруг спросил нейтральным тоном:

— Что именно вас интересует относительно Сьюзен?

— Никто не знает, где она была вечером и ночью в субботу. Я имею в виду субботу, когда убили леди Эшбрук.

— Я тоже не знаю. — Голос Поля был холоден, но достаточно вежлив. — Просто не знаю. Вероятно, вам говорили, что меня самого допрашивали несколько раз, и я ничего не могу доказать. Я был у себя дома. И ничем особенным не занимался — всего лишь читал. Чего человек, находящийся под подозрением, доказать, естественно, никак не может. Впрочем, насколько я понимаю, меня не подозревают.

— Нет. И не думаю, чтобы вас подозревали хотя бы минуту.

— Да, конечно. Вам это было бы известно. — Он говорил по-прежнему отчужденно, но с легкой иронией. — Единственное, что я помню об этом проклятом вечере, — что я звонил Селии Хоторн. Видите ли, это было уже после того, как мы порвали.

О Селии он упомянул с полным спокойствием. Тема, очевидно, не запретная в отличие от чего-то или от кого-то.

Официант убрал тарелки. Поль уставился в стол, наморщив лоб. Потом он поглядел на Хамфри.

— Я готов сообщить вам о Сьюзен один простой факт. На следующий день, в воскресенье, я ее видел. — Он говорил с осмотрительностью и точностью высокопоставленного чиновника. — И я готов сказать вам следующее: по моему глубокому убеждению, она тогда ничего не знала о том, что леди Эшбрук убита. И, опять-таки по моему глубокому убеждению, она узнала об этом не раньше чем я, то есть в понедельник утром.

— Установлено, что днем в понедельник она виделась с Ланселотом Лоузби.

— Возможно, тогда она и узнала про убийство.

— Именно тогда она и состряпала первую свою историю о субботней ночи. Сплошные выдумки. Вы, возможно, заметили, что эта молодая женщина совершенно свободна от некоторых буржуазных предрассудков, например от рабского следования истине.

Это была сознательная попытка сбить предохранитель, но Поль ограничился тем, что изобразил улыбку. Хамфри попробовал другой заход:

— А где вы ее видели в воскресенье?

— Не важно. Это никакого значения не имеет.

Поль повторил, что больше ничего о Сьюзен сказать не может. Однако немного позже, за сыром, он заметил, словно вновь обретая свою нормальную насмешливую сдержанность:

— Раз уж вас так интересует семейство Теркиллов, вам, пожалуй, будет интересно узнать, что я теперь работаю в одной упряжке с папашей Томом. Вы не слышали?

Нет, откуда же? Это была одна из квазисекретных финансовых операций, предпринятых в эту осень. Представители министерства финансов, подчиненные непосредственно Тому Теркиллу, вели переговоры в Вашингтоне, и Поль по поручению своего банка принимал в этом участие.

— Сделка обязательно будет заключена, — сказал он с обычной спокойной уверенностью, словно не был совсем недавно охвачен слепым бешенством. — Она поможет нам некоторое время оставаться на плаву. Вполне здравая мера в своих пределах. Только пределы эти довольно узки.

Поль высказал еще несколько заключений о положении страны и всего западного мира с обычным своим здравым смыслом — не безмятежно, но и не апокалипсически безнадежно. Потом он сказал, словно ни на мгновенье не забывал о своих безупречных манерах, что ему действительно пора идти. Он должен еще написать резюме для вышеупомянутого Тома Теркилла. Он поблагодарил Хамфри за превосходный обед. И, снова поблагодарив Хамфри перед тем, как выйти на Сент-Джеймс-стрит, добавил:

— Какой приятный клуб! Если вас это не очень затруднит, то, может быть, вы как-нибудь предложите мою кандидатуру?

Сообщая Фрэнку Брайерсу эти обрывки сведений о Сьюзен, Хамфри заметил, что многого из них не извлечешь. Фрэнк нетерпеливо ответил, что он преувеличивает: из них нельзя извлечь ровным счетом ничего. Если только не принять на веру утверждение Поля, будто в воскресенье Сьюзен еще не знала об убийстве. Пытается ли Поль ее выгораживать? Но если и нет, это всего лишь субъективное заключение, которое можно подшить к делу, и только.

Когда Хамфри еще раз изложил свой разговор с Полем Мейсоном, теперь уже Кейт в спальне, его рассказ вызвал больше интереса. Это был катастрофический вечер, закончил он, сердясь на себя совсем так же, как Брайерс. Кейт принялась его утешать. Для поведения Поля есть причина, которая им неизвестна. Значит, характер у него много сложнее, чем казалось им обоим. И никакой пользы в практическом смысле, заметил Хамфри без всякой жалости к себе, описывая, как Фрэнк Брайерс «сделал из него котлету».