Леони Мейергоф - Пентезилея. Книга для женщин в часы мужененавистничества

В отчаянии она подползала к нему на коленях и, плача, клялась вернуть его Инессе. Говорила, что хочет только его счастья, что о себе не думает, так как она недостойна его, и хочет умереть, что она была незаслуженно счастлива его поцелуями и что ей нечего больше ждать от жизни.

Понятно, для Дон Жуана это было только приятным развлечением.

В глубине души он вовсе не думал возвращаться к Инессе, так как Конхита, огненная и изменчивая, казалась ему более очаровательной.

Затем он увидел третью.

Она была высока и стройна, как пальма, высоко держала голову, что было ей совсем не трудно, так как внутри ничего не было.

Она была богата и знатна. И Дон Жуан подумал, что, действительно, наступила пора жениться.

Следует упомянуть, что третью звали Уракой.

Тотчас же он написал Конхите: «Я нашел женщину более достойную, чем ты. Я женюсь на ней. Изредка я буду писать тебе, чтобы облегчить твое справедливое горе».

Надломленная, пришла к нему Конхита, покорно целовала его руки, желала ему счастья в браке с той, которая более достойна, чем она.

Так глупы бывают благоразумные девушки, особенно, когда любят…

В течение двух недель Урака заставляла Дон Жуана томиться, петь ей серенады и, наконец, она уступила его настояниям, пошла к отцу и сказала, что хочет выйти замуж за своего поклонника.

Но Дон Гусман гневно сломал свою шпагу и воскликнул:

— Берегись, дочь моя! Этот Дон Жуан — донжуан. Если ты выйдешь за него, то я лишу тебя наследства.

Вечером в саду, когда было так темно, что цветы гранатовых деревьев не казались более красными, Урака среди поцелуев шепнула Дон Жуану, что отец не соглашается на их брак.

Опять Дон Жуан воскликнул: «Черт подери!» и схватился за шпагу. Его уязвленное самолюбие так сильно страдало, что он даже забыл о своем обещании написать Конхи-те. Покинутая девушка лежала на каменном полу своей комнаты, рвала на себе волосы и спрашивала, чем она провинилась перед своим возлюбленным, на которого продолжала молиться, что он наказывает ее таким жестоким молчанием.

Она не знала, что Дон Жуан не считает себя связанным честным словом по отношению к женщине.

Урака же позволяла целовать себе губы и руки, и это казалось ей приятным, а втихомолку зорко поглядывала кругом и искала другого жениха, более желательного ее отцу, так как имела твердое намерение не лишиться наследства.

Так благоразумны бывают глупые девушки, особенно в любви…

Дон Жуан ничего не подозревал. Он потерял терпение и решил силой увезти свою красавицу.

В одну темную ночь, которая была темней волос Ураки и непроницаемее ее души, он проник в дом, смертельно ранив шпагой мужчину, который вышел ему навстречу.

Урака прибежала со свечой и, как полагается, бросилась на тело отца.

— Пойдем, пойдем же! Теперь ты моя! — воскликнул Дон Жуан, стараясь поднять ее.

Но она цеплялась еще сильнее, подняла голову и прорыдала:

— Ни за что до вскрытия завещания. Если окажется, что наш брак влечет за собой лишение наследства, то я должна, о дорогой мой возлюбленный, отказаться от тебя! Имей терпение до вскрытия завещания!

После этих глубоко прочувствованных слов она снова отдалась своему горю.

Погруженный в глубокую задумчивость, Дон Жуан шел по улице… Время до вскрытия завещания казалось ему таким долгим.

Тогда вдруг он вспомнил о Конхите и о ее неизменной, терпеливой, покорной любви.

Он взял свою лютню, подошел к балкону Конхиты и запел серенаду.

Несчастная вышла на балкон, закутавшись черной шалью, так что во мраке ночи виднелось только ее лицо. Оно выглядело точно бледная печальная звезда.

— Кто насмехается надо мной? — спросила Конхита.

— Это я. Я не насмехаюсь над тобой! — сказал Дон Жуан. — Открой двери! Я жажду твоего поцелуя — до вскрытия завещания Дон-Гусмана!

Так глупы бывают рассудительные мужчины, особенно в любви…

Он ждал, ждал и стучал в ворота. Но они не отворялись, и бледное лицо потонуло во мраке ночи…

Тогда Дон Жуан рассердился и на видном месте ворот начертал своей шпагой следующее:

— Я всегда знал, что ты недостойна меня, холодная насмешница!

Не дожидаясь вскрытия завещания, он покинул город.

Этим начались годы странствований Дон Жуана.

В ближайшем городе он поцеловал первую попавшуюся красивую женщину, которая улыбнулась ему при встрече. За бутылкой вина он рассказал ей о трех ее предшественницах.

Но она все путала их имена, и это сердило его. Потому он составил ей список и велел выучить наизусть.

Вместе со списком явились честолюбие и желание продолжить список.

Он спешил с места на место, от женщины к женщине. Список все увеличивался, и Дон Жуан становился все более и более донжуаном.

Когда он рассказывал какой-нибудь новой женщине о ее предшественнице, то часто сам должен был заглядывать в список, так как количество имен очень сильно возросло.

Кроме того, память стала сильно изменять ему.

Когда, наконец, за Дон Жуаном явился дьявол, то кандидат в ад чрезвычайно поразился и разгневался.

Он указал рогатому на первых трех женщин принесенного им списка для того, чтобы дьявол сообщил ему их фамилии и адреса. Так как только они ответственны за весь его последующий образ жизни.

Инесса не хотела выйти за него.

Урака обманула его завещанием.

Но самая порочная — это Конхита, которая не приняла его, когда он, любящий, хотел вернуться к ней.

Дьявол так весело рассмеялся, что его бабушка убежала к дверям преисподней. При этом дьявол сунул ей в руку список в виде подарка на дорогу.

Так как она любит читать, эта бабушка дьявола.

Она основательно изучила всю библиотеку преисподней до последнего тома Станислава Пшибышевского включительно…

В лунную ночь на лесной лужайке, куда стекаются с различных сторон три ручья, встретились три нимфы: Ундина, Мелузина и Раутенделейн.

Влажная печаль наполняла воздух и придавала луне удушливую бледность. Ее холодный свет, казалось, высосал все краски у цветов, такие они стояли бледные и поблекшие в густой траве.

Нимфы, казалось, влачили тяжелые думы. Медленно, подходили они, влача за собою влажные концы вуалей. И, только очутившись рядом, они подняли глаза и увидели друг друга.

Испытующе долгими взорами смотрели они.

— Ах, как вы печальны, мои сестры! — прервала молчание Мелузина, старшая из нимф.

— И ты также! — сказала средняя, Ундина, поднимая вуаль и отерев ею следы слез со щеки Мелузины.

Раутенделейн, самая младшая и наиболее подвижная из них, нагнулась, нарвала полную горсть цветов и сказала: