Мазуччо Гуардати - Новеллино

Из-за того, что ныне добродетель повсеместно попирается и мало или же вовсе не ценится правителями и вознаграждается обычно неблагодарностью, я полагаю, что рассказ о каком-либо проявлении благодарности в прошлом может быть по праву записан и сочтен не просто чем-то добродетельным, но и сверхъестественным, как об этом с достоверностью свидетельствует благодарность короля Франции и графа д’Арманьяка, благотворно проявленная по отношению к славному кастильскому рыцарю. Но поскольку оказанные и полученные благодеяния как бы пробуждают иную добродетель и открывают дорогу и указывают путь благодарности, то я считаю, что тот, кто начал, достоин больших похвал; и пусть вопрос о том, какой из двух добродетелей следует отдать предпочтение, останется для скромного размышления читателей и слушателей. Однако нельзя не сказать, что, хотя у рыцаря, не ответившего на любовь, был на то достойный повод, все-таки проявленные им сила духа и постоянство были удивительными, ведь он с помощью свойственной ему добродетели победил самого себя, отказавшись от столь лестного предложения, он предпочел сохранить свою честь и верность своему господину графу, как о том и о другом было уже достаточно сказано. Однако пора дать отдых моему беспокойному уму, ведь уже завершены обещанные пятьдесят новелл, и мне лишь остается распрощаться с моим нежно любимым Новеллино, который, совсем недавно законченный, я постараюсь поставить на якорь в порту, избежав крушения, а сам буду подражать обычаям лесных пастухов, не имеющих овец. Vale.

Доведя с божьей помощью до конца начатый мною труд и счастливо выполнив тем самым мое сильнейшее и горячее желание, я полагаю, что уже настало время отослать тебя, моя скромная книжечка, пред ясные очи той, ради которой я предпринял этот почти непосильный для моего слабого ума труд. Знай при этом, мой Новеллино , что она не только прославлена всякими добродетелями среди земных дам, но и может по заслугам быть причислена к сонму божеств. И потому прежде всего я приказываю тебе явиться к ней со всем смирением, на какое ты способен, и, поцеловав ее прекраснейшую белоснежную руку, вручить ей себя лично, без всякого доверенного посредника с моей стороны; и после того как ты поручишь меня ее доброте и повергнешь к ее стопам, постарайся не забыть испросить у нее особую милость — не отвергать тебя как ничтожный дар. Если же случайно ты заметишь, что она встретила тебя с гневным лицом из-за твоей невзрачной наружности, то напомни ей рассказ, несомненно читанный ею уже среди достойнейших греческих повестей, о том, как Ксеркс [327] Ксеркс — персидский царь с 486 до 465 г. до н. э.; он вел успешные войны с греками, захватил и разрушил Афины, но в конце концов потерпел поражение и бежал в Персию. , выдающийся повелитель многих государств, обладавший могущественным войском и великими сокровищами, ехал однажды верхом по своим владениям в сопровождении многих своих баронов, как это подобало столь великому государю. И вот, когда он подъехал к переправе через реку, случилось, что на берегу ее находился земледелец, пахавший хозяйскими быками хозяйскую землю. Ему сказали: «Едет король!» Бедняк знал давний обычай, по которому при виде короля каждый должен сделать ему какое-либо приношение, кто — большое, кто — малое, сообразно со своими средствами. Видя, что он никак не может подобающим образом почтить короля и его величие, земледелец, в порыве восторга, исходившего из глубины его сердца, оставил своих быков и поспешно бросился в реку, около которой он увидел короля; сложив ладони, он набрал в них воды, подошел к королю и сказал ему:

— Государь мой, у меня нет ни золота, ни серебра и никакого иного имущества, которым я мог бы надлежащим образом почтить тебя, моего владыку и повелителя. У меня нет ничего, кроме вот этой малости воды, которую ты видишь в моих мозолистых руках; прими же ее, молю тебя, с таким чистым сердцем, с каким я даю тебе ее, и поверь, что, если бы моей благосклонной Фортуне было угодно, я принес бы тебе более подобающее приношение.

И поистине велика была человечность короля, совершившего деяние, достойное подлинно великого государя: он не погнушался склонить свои нежнейшие уста к грязным и грубым рукам сельского хлебопашца и выпить из них воду, оценив не размер этого ничтожного дара, а только чистую любовь дарителя; и, поблагодарив его за трогательную любовь, король поехал себе дальше с богом. Итак, приведя ей на память этот красноречивый пример, скажи ей далее, что, хотя я хорошо сознаю, сколь скуден самый пышный дар в сравнении с красотой ее возвышенной и благородной души, пусть она все же удостоит оценить не твою незначительность, но величайшую преданность того, кто ей тебя посылает. И пусть с той же человечностью, с какой эта государыня обычно дорожит малыми вещами, она соблаговолит присоединить тебя к их числу и не забывать в течение некоторого времени о ее преданнейшем рабе Мазуччо. И, так как я уверен, что, исполнив как следует данное тебе приказание, ты будешь любезно принят этой ясной звездочкой, я считаю необходимым дать тебе несколько полезных наставлений относительно того, как тебе следует держать себя в течение всей твоей жизни с другими частными лицами, которые будут тебя читать.

Прежде всего я хочу, чтобы ты никогда не пытался самонадеянно убеждать, просить или заставлять других людей читать тебя, дабы те длинные и безвкусные, беспорядочно расположенные и написанные плохим языком новеллы, из которых ты состоишь, не вселили в того, кто не расположен их читать, скуку и отвращение. Тем же, кто сам пожелает прочесть тебя, приветливо открой все свои тайны, ничего не скрывая. Будь готов к тому, что наверное найдутся шептуны, которым природа отказала в даре ясной речи, зато обильно наделив их способностью колоть добродетельных людей своими собственными пороками; и вот эти-то шептуны будут язвить меня за то, что я писал о честности женщин и порочной жизни лжемонахов. Ответь им разумно, мой Новеллино , и скажи им кратко и вразумительно, что все сообщенное мною о женщинах по сравнению с тем, что я мог бы еще с полнейшей правдивостью рассказать о них, является, как большинство из них могут сами промеж себя засвидетельствовать, горсточкой воды, зачерпнутой из огромного моря. Что же касается моих нападок на монахов, которые, несомненно, вызовут много крика, ты на этот счет не смущайся и скажи, что, насколько тебе известно, ни разум, ни честность не позволяют считать и называть монахами тех людей, которые ни своим образом жизни, ни своими нравами не похожи на монахов, ибо эти люди и в прошлом совершали, и сейчас ежедневно творят столько явных злодеяний и успешных мошеннических проделок, что мы вынуждены причислить их к хищным волкам и заслуженно назвать их воинами великого дьявола. Поэтому если я столь пространно, хотя все же недостаточно писал о них, то никто по справедливости не может упрекнуть меня за это; и, конечно, если бы я мог думать, что меня при этом поймут, я никогда не называл бы их монахами, но служителями сатаны.