Ахмед Танпынар - Покой

— Ну а я-то в чем виноват?

— Ты не понимаешь. Я не виню тебя. Но я говорю, что наше счастье теперь невозможно, — отвечала Нуран.

Так они расстались, хотя прежде даже предположить такого не могли.

Месяц спустя Нуран вернулась в Стамбул, и Мюмтаз снова загорелся надеждой. Они несколько раз эпизодически встречались. Но эти встречи не дали никакого результата, а лишь состояли из таких же сцен, одну из которых мы описали выше. Любовь опротивела Нуран. Ужасная улыбка на застывшем лице Суата преследовала ее повсюду. Однажды она сказала: «Я сейчас даже не могу читать книги о любви».

И тогда для Мюмтаза началась кошмарная жизнь в Стамбуле. Он жил так, будто все преследовал Нуран, но на самом деле он не мог даже подойти к тому месту, где она находилась. Их жизни теперь шли параллельно. Во время их редких встреч он был не в состоянии ответить на спокойное дружеское обращение Нуран; растерянный и нервный, иногда до безумия ревнивый, а иногда до безумия восторженный, он своим видом раздражал девушку.

Нам свойственно быстро забывать причины наших поступков. Наше окружение о них не знает. И даже наше воображение выдумывает другие причины этим нашим независимым решениям. С Мюмтазом произошло то же самое. Он никак не мог смириться с тем, что Нуран от него отдалилась, ведь то страшное событие они пережили вдвоем. Спустя некоторое время он стал искать другие причины этому отчуждению. Он вновь начал с сомнением смотреть на девушку. Иногда он объяснял воздействие, которое оказала на нее смерть Суата, совсем другими причинами, одним словом, принимался ревновать Нуран к умершему.

Вместе с тем он не мог забыть и о Суате. Казалось, что эта ужасная смерть таинственным образом объединилась с его жизнью — ведь если бы Суат умер в другом месте и при других обстоятельствах, его смерть не произвела бы такого впечатления. В полиции он взял копию предсмертной записки Суата. Иногда он ее перечитывал, пытаясь понять, в чем заключалась ее главная мысль.

По ночам в его беспорядочных снах они почти всякий раз боролись, пытаясь задушить друг друга. И Мюмтаз все никак не мог понять ту враждебность, ту неприязнь, ту ненависть Суата по отношению к себе, которая на самом деле напоминает сильную любовь. Иногда обо всем этом он разговаривал с Ихсаном. Тому произошедшее с Суатом казалось совершенно простым.

— Суат был из тех, кто рождается с чувством протеста, — говорил он. — Таким людям стать счастливыми невозможно. И измениться они не могут.

Но совершить самоубийство?..

— Всю свою жизнь такой человек мечтает сотворить нечто подобное… Однако не пытайся объяснить поступок Суата единственной мыслью. Он был сложным человеком. У него была своеобразная гордость. Он был слишком чувствительным, он был бунтарем и, наконец… он просто был болен.

Стоял апрельский день. Мюмтаз приехал в Стамбул из Эмиргяна, чтобы избавиться от душивших его с четырех сторон в Эмиргяне воспоминаний. Они разговаривали с Ихсаном у него в кабинете. Молодой кипарис, выросший по капризу судьбы на не содержавшем свинца куполе мечети Элягёз Мехмеда Эфенди, бывшей свидетелем всего детства Мюмтаза, казалось, смеялся с высоты этого старинного мусульманского храма и над смертью, и над жизнью. Повсюду наступала весна. Все смеялось, звало и было таким наивным! Мюмтаз сердился на себя за свое непреходящее желание, а с небес лились любовные песни под аккомпанемент небесного оркестра.

Ихсан поймал рукой пчелу, которая только что чертила вокруг его головы золотые круги, и, глядя из окна на кусты, разросшиеся по краям улицы, спросил:

— Как там поживает твой Шейх Галип?

Молодой человек встал и сказал:

— Еще одна проблема. Все очарование давно прошло. Занимаюсь им уже три недели, но до сих пор не написал ни страницы. И, наверное, не напишу.

Казалось, с уходом Нуран застыла и его интеллектуальная жизнь. Молодая женщина словно бы унесла с собой все живые и прекрасные стороны мечтательного прошлого, и на их месте теперь высилась куча пепла, которая именовалась жизнью Мюмтаза. Герои его книги, которых он создавал с большим вниманием, с которыми вместе жил, теперь превратились в тени, воскресение которых было больше невозможно, ибо они стали тощими бездушными куклами.

Ихсан сделал неопределенный жест рукой:

— Не обращай внимания, пройдет, — сказал он, а потом добавил то, что хотел сказать на самом деле: — Я вижу героев твоей книги в свете их собственных чувств. Ты ведь переносил на них то, что ожидал увидеть в собственной жизни. Ты любил их не за них самих, а ради самого себя, в твоей собственной жизни. Если бы ты искал их характеры в проблематике выбранной тобой эпохи, тогда бы все изменилось. А ты попытался создать целый мир вокруг одного человека.

Мюмтаз присел на краешек стула и внимательно слушал его.

— Это так, но я был занят проблемами.

— Нет, ты был занят только Нуран, — лицо Ихсана внезапно смягчилось. — И это было совершенно естественно. Ты прошел через опыт, через который суждено пройти каждому. И сейчас ты вступишь в настоящую жизнь. Тебе нужно быть не человеком чувств, а человеком разума. Суат уничтожил себя, потому что препятствовал вашему счастью. У нас нет никакого права считать что-либо своей судьбой. Жизнь столь просторна, а вокруг человека столько всего. Чтобы познать все это, мы должны быть свободными в наших мыслях и в нашей жизни, — а затем, понизив голос, добавил: — Будь человеком разума, который способен нести ответственность. Взрасти ее в себе, словно дерево. Работай над ней терпеливо и внимательно, как садовник.

— Ты знаешь, что ты меня обвиняешь?

— Нет, не обвиняю. Нуран довела тебя до определенного начала. Другие люди приходили к этому началу иным путем. Это не так важно. Но пусть мысль о ней теперь не будет для тебя препятствием. Многое в человеке не терпит опоздания. Люди похожи на колодец. В этом колодце можно утонуть. Нужно пройти сквозь все это и идти дальше. Попробуй игры свободного разума вокруг одной идеи.

Однако Ихсану не удавалось понять одного. Мюмтаз все никак не мог посмотреть на любовь к Нуран только лишь как на определенный опыт. Эта любовь стала частью его жизни, и к тому же значительной частью. С ней он испытал состояние обожествления духовной любви и физической, то, что удается совсем немногим людям. Это было его собственное счастье, и он был не согласен жертвовать им ради чего-либо. Уходя от Ихсана, он подумал: «Меня никто не понимает. Меня совсем никто не понимает».

В тот день он до вечера бродил у крепостных стен. Он шагал, с головой погрузившись в страдания от того, что он покинут, несчастен, далек даже от самого себя и сам не сознает свою усталость. Иногда реальность открывалась перед ним, и тогда он говорил: