Ахмед Танпынар - Покой

Внезапно он сам удивился собственным мыслям. А ведь он и в самом деле был беззащитным. Ведь люди с легкостью заставляли его принимать себя и свои желания. И это всё? Его мысли постоянно крутились вокруг Нуран. При этом он отнюдь не чувствовал себя таким измученным, как опасался. Он лишь ощущал усталость и, задумчиво шагая по улице, испытывал в душе покой тех, кто привык к предательству судьбы. Проходя под аркой Новой мечети, в которой летом всегда был приятный сквозняк, он повторил: «Я беззащитный человек… У меня могут забрать все».

Минуту он постоял в толпе Султан-хамама, озираясь по сторонам. Здесь, должно быть, было самое оживленное место в городе. Кипела толпа людей, автомобилей и груженых повозок. «Какой-нибудь художник-модернист мог бы изобразить эту толпу под арками старинного постоялого двора, и это было бы уместно. Но как же здесь шумно!»

«Но почему же я не думаю о Нуран? Даже не могу думать?» Казалось, Иджляль и Муаззез забрали с собой все его печали, всю боль, сжимавшую его сердце, и даже так обогащавшую его любовь. «Такое ощущение, что я сейчас скажу, будто даже рад, что все кончилось». Он с любопытством и волнением наблюдал за происходившей в нем переменой. Нельзя сказать, чтобы он совсем не думал о Нуран. Он даже на ходу представлял ее себе. Но образ этот был очень далек от него, словно бы их разделял толстый слой воды или какое-то другое неведомое вещество. «Должно быть, это срабатывает инстинкт самосохранения». Есть старинная поговорка: «Не найти дорогу, если все время смотреть назад». Тут было то же самое. Он медленно поднимался вверх по улице. «Осознание смерти подарило нашему телу способность трезво мыслить». Возможно, все это было воздействием обстоятельств. Вот-вот предстояло разразиться войне. Он своими глазами видел, как готовится черный рынок. Но и это его не очень огорчало, по крайней мере, он не испытывал чувства протеста. С чего бы ему было беспокоиться? «Значит, все это уже стало по-настоящему необходимым. Значит, нет способа иначе выйти из такого состояния!» За мыслями о войне он вновь посмотрел по сторонам. Интересно, сможет ли этот рынок полгода спустя сохранить свое нынешнее процветание? Наверняка в этих лавках больше не будет такого изобилия. Он с сомнением осмотрел витрины, заполненные тканями, женскими безделушками, сервизами и другими повседневными вещами. Тут же сновали автомобили, которые проезжали так близко от людей, что чуть не сбивали их.

Навстречу ему шел носильщик, хамал, с тяжелой ношей на спине. Он изрядно сутулился под тяжестью груза. Он шагал с верхней части улицы, направляясь прямо к Мюмтазу, его руки свисали по сторонам, а лицо нахмурилось так, что не было видно ни скул, ни подбородка, словно в смелой карикатуре. Мысль о карикатуре напомнила ему атлантов Пьера Пюже [152] Пьер Пюже (1620–1694) — французский скульптор, живописец и инженер, один из наиболее талантливых художников французского барокко. , но его тут же охватило сомнение. «Неужели бывают такие карикатуры?» Хамал шел, с трудом поднимая лицо, чтобы лучше видеть дорогу. «Кажется, не только его голова слилась с плечами, но и грудь слилась с головой». Да, это была голова без шеи, присоединенная к груди, но и это было неточно. «Мы не видим, мы ничего не замечаем, мы разговариваем, произнося фразы наизусть». С лица хамала стекали крупные капли пота, и, поравнявшись с Мюмтазом, он обтер их рукой, чтобы они не попадали в глаза. Мюмтаз хорошо запомнил движение его мощной смуглой руки. Такая рука сама по себе навевала ужас.

Носильщик шагал, как механизм, бездумно чередуя шаги. Он смотрел перед собой, а ногами как будто нащупывал, взвешивал и осязал дорогу. А может быть, не смотрел, а только нащупывал. Мюмтаз вновь остановился и обернулся. Хамал находился на расстоянии семи — восьми шагов от него. Там, где заканчивался огромный деревянный сундук, виднелись широкие бесформенные белые штаны в заплатках. «Нет, он совершенно не похож на атлантов Пюже. Атланты олицетворяют силу, которая течет от их напряженных мышц, от всего тела. А этот несчастный совсем согнулся под тяжестью ноши». Мюмтаз ясно представил лицо хамала. На нем не было никакого выражения силы, и даже мысли никакой в нем не было. Оно как бы говорило: «Еще один шаг, и так шаг за шагом». Он жил по мере своих коротких шагов, и только в его руках была необычайная твердость.

Мюмтаз покачал головой и вспомнил об очень благонамеренном законе, появившемся несколько лет назад, который запрещал переносить на человеческой спине тяжелый груз. Из-за этого закона Стамбул несколько дней провел в полной суматохе, появились тележки и запрудили все улицы. Все, что было связано с перевозкой, здорово осложнилось. Потом о законе постепенно забыли, все вернулось на прежние места, этот хамал и подобные ему вновь начали носить свои грузы, и восстановился естественный порядок. «Это все напоминает Лигу Наций, конференции о мире, высказанные намерения обширного сотрудничества, антивоенную пропаганду и произведения, — подумал Мюмтаз, и в его голове судьба этого хамала странным образом соединилась с судьбами людей нашей эпохи. — Получается, что и закон, и мир неосуществимы».

Интересно, кем был этот хамал? Как он жил, о чем думал? Была ли у него жена, были ли дети? Несколько часов тому назад Мюмтаз видел на Блошином рынке вещи, и обилие старых вещей и одежды было как раз для таких, как этот носильщик. Это были люди, которые никогда не смогут познать свою жизнь. Иногда в газетах, среди серьезных полемических статей, среди фотографий артистов, считавшихся цветами жизни, среди новостей о мировых событиях, появлялся краткий рассказ на две — три строчки о таких людях, появлялись сообщения об их убийстве либо внезапной гибели, и тогда жизнь этих людей, которые оставались для нас в тени, хотя жили у нас на глазах, озарялась на мгновение из-за яркой вспышки пистолетного выстрела, кинжала или острого ножа либо из-за того, что кто-то из этих людей оказался под обломками упавшего дома, а затем тут же гасла. Мюмтаз в какое-то мгновение вспомнил людей, живущих в домах из жести и камней в нижней части Таксима, с правой стороны холма у Фындыклы, в окрестностях Ункапаны. То были улицы, по которым текли грязные сточные воды, там в грязи и нищете, среди уличной жестокости росли дети. И стоило этим детям немного подрасти, как они меняли отцовский дом на пересохшие колодцы, на мостовые, на место под мостом.

«Сколько потребовалось войн, чтобы мы достигли такого состояния?» Целый клубок несчастий, постигших страну начиная с Русско-турецкой войны 1877 года, наполнил половину Стамбула всякими разными людьми, по которым трудно было сказать, деревенские они или городские, которых не выделяло ничего, кроме их нищеты и попрошайничества. «Сейчас очередь дошла до Европы, — подумал Мюмтаз. Понятно, что одной лишь войной дело не кончится. — Но кто же говорит, что будет только одна война…»