Александр Дюма - Записки учителя фехтования. Яков Безухий

Следует вам сказать, кто такие барыньки: так называли самых красивых холопок князя, из которых состоял его гарем, ни дать, ни взять, как у турецкого султана. Как только крестьянская девка становилась полюбовницей князя, будущее ее было обеспечено. Она получала в приданое тысячу рублей и могла стать женой одного из нас либо уйти в монастырь; если же она предпочитала оставаться в господском имении вместе со своими товарками, то оставалась там, но в этом случае находилась под присмотром двух старых мерзавок — одну из них звали Василисой, а другую — Ульяшкой. Они были омерзительными уродинами, но по силе эти твари не уступали самым крепким из парней. Когда требовалось высечь какую-либо из гаремных девок, на обеих можно было положиться: они стегали их розгами, проявляя при этом всю злобу, на какую способны дурнушки по отношению к красавицам и старухи — к молодым.

Позади барынек выстраивались служанки в расшитых золотом казакинах и куньих шапочках.

«Трогай!» — командовал князь, и наш поезд отправлялся в путь.

Шествие открывали пятьдесят ездовых; их наряд состоял из красных суконных чекменей, голубых полосатых штанов с серебряными поясами и желтых сапог; на голове у каждого красовались напудренный парик и желтая шляпа с красными, под цвет чекменя, перьями.

За ездовыми следовали охотники, доезжачие, конюхи и псари; все они были разбиты на три эскадрона: первые, в красных чекменях, сидели на вороных лошадях; другие, в зеленых чекменях, — на конях караковой масти; наконец, третьи, в голубых чекменях, — на серых скакунах.

Далее гарцевали стремянные в малиновых чекменях и желтых шляпах, украшенных перьями под цвет чекменей, с золотыми перевязями, на которых был вышит серебряный рог.

Наконец, позади стремянных на лошадях князя ехали его приживальщики и знакомцы из числа мелкопоместных дворян; каждый из них был одет сообразно своему достатку, но старался выглядеть как можно лучше.

Князь Алексей ехал на некотором расстоянии от них в золоченой карете, влекомой шестеркой лошадей, чьи хвосты и гривы были выкрашены в черный цвет; четверо гайдуков следовали за каретой верхом, и шесть скороходов в коротких белых штанах, шляпах с перьями, атласных башмаках и с серебряными тростями в руках шли за ней пешком.

Следом шагали арапы в длинных темно-красных атласных платьях с золотыми поясами, в алых шапках и с серебряными цепочками на шее.

Позади, в другой карете, не менее роскошной, чем первая, и запряженной не менее прекрасными лошадьми, ехала княгиня Марфа; вокруг ее экипажа вприпрыжку бежали человек двенадцать скороходов ь больших напудренных париках, в багряно-золотистых накидках и прочих одеяниях белоснежно-серебристого цвета; в руках они держали свои шапки, не налезавшие им на голову.

За этой каретой следовали еще сорок экипажей, запряженных четверками лошадей; в них сидели женщины из числа приближенных княгини, а на запятках каждой коляски стояли по два лакея в желтых ливреях.

Добравшись до реки, мы садились на уже поджидавшие нас паромы, устланные алым бархатом — лошади ступали по нему как по траве, а коляски катились как по мостовой; высадившись на другом берегу, все направлялись в монастырь, слушали там обедню, совершали крестный ход вокруг церкви и возвращались на ярмарку, где должны были благословлять знамена различных гильдий. Князь собственноручно подносил архимандриту городской флаг; оркестр играл «Коль славен наш Господь в Сионе», гремели ружейные залпы, грохотали пушки. Архимандрит слегка кропил знамя святой водой, и князь поднимал его на вершину столба. Тотчас же посреди артиллерийской канонады и ружейной пальбы раздавалось оглушительное «Ура!».

Триста тысяч голосов испускали этот крик, означавший, что ярмарка открылась и что с этой минуты дозволено торговать. Если же какой-нибудь купец осмелился бы открыть свою лавку, не дожидаясь торжественного сигнала, князь Алексей непременно велел бы выпороть невежу до полусмерти, а все его товары побросать в воду или сжечь.

Затем князь направлялся со своей свитой к архимандриту, пригласившему его на обед; тем временем все жители Макарьева и окрестных деревень собирались толпой на большом пустыре рядом с ярмаркой, где были накрыты для пира столы.

В этот день князь, и в самом деле, устраивал пир для пяти-шести тысяч человек. Триста бочек с вином и сто бочонков с водкой были выставлены для простого народа, и у него не было другого дела, как только пить и есть сколько влезет. И вот, все пили и ели вволю так, что редкий год, когда человек пятьдесят не оставались лежать мертвыми на пустыре. В этот день никто не имел права трогать пьяного, где бы он ни вздумал заснуть после попойки: если он разлегся поперек дороги, преграждая путь вашей карете, вы должны были объехать его, рискуя угодить в канаву и перевернуться; прохожие, те просто перешагивали через тела достойных сыновей Ноя; но тронуть их хотя бы пальцем запрещалось — этот запрет распространялся на каждого, независимо от чина, и князь первый соблюдал его в назидание другим.

На другой день князь задавал пир в имении Грубенских; он приглашал на него всех окрестных помещиков, и они являлись к нам со своими многочисленными свитами; кроме того, барин не забывал позвать на торжество видных купцов и именитых людей города.

В плохие годы число приглашенных на этот праздник было от тысячи до полутора тысяч человек; в хороший год мне приходилось видеть и до трех тысяч гостей.

На поляне, за домом, была приготовлена трапеза для слуг, как накануне — для простого народа; стол также ломился от яств и напитков, и также почти невозможно было говорить из-за музыки, пения и пальбы; вечером гости танцевали повсюду при свете факелов; на праздник приглашали всех баб и девок, каких только можно было найти на ярмарке и по соседству. Человек слаб, и можно себе представить, что трудно было, побывав на подобном празднике, так или иначе не согрешить. Когда же потешные огни гасли, князь в сопровождении нескольких своих закадычных друзей удалялся в один из павильонов, а мы, слуги, до самого рассвета продолжали веселиться вместе с мелкопоместными дворянами.

Все время, пока продолжалась ярмарка, стало быть, на протяжении полутора месяцев, пиры и прочие забавы следовали нескончаемой чередой.

Чтобы самолично убедиться, что все идет в должном порядке, князь Алексей изволил каждый день объезжать ярмарку. Горе тому, кого он застигал врасплох, — расправа была короткой! Этот человек не любил проволочек: как только кого-то уличали в проступке, начинали дознание, а затем вершили суд. Барин не нуждался в протоколах и прочей писанине; поэтому все купцы чрезвычайно почитали его и называли «наш батюшка» и «благодетель»; они тоже не очень-то жаловали бумажную волокиту и ученую галиматью; им нравился скорый и решительный суд князя: он не только берег их драгоценное, тем более в период ярмарки, время, но и спасал от цепких лап приставов, асессоров и прочих судейских. Честные торговцы хорошо усвоили одно: стоит им столкнуться со всеми этими законниками, как не только барыши, вырученные на ярмарке, уплывут из их рук, но и предыдущие сбережения вмиг улетучатся из кожаных мешков, где они были надежно спрятаны.