Александр Дюма - Записки учителя фехтования. Яков Безухий

— Кто мы? — отвечал Зубов, протягивая ему акт об отречении от престола. — Мы посланцы сената. Возьми эту бумагу, прочти ее и сам выскажи мнение о своей судьбе.

Одной рукой Зубов протянул Павлу бумагу, а другой переставил ночник на угол камина, чтобы император мог прочесть ее. Павел взял бумагу и пробежал ее глазами. Но, не дочитав и трети, он поднял голову и, глядя на заговорщиков, воскликнул:

— Что я вам сделал, великий Боже! Почему вы так поступаете со мной?

— Четыре года ты нас тиранишь! — крикнул кто-то в ответ.

Павел снова принялся за чтение, и, по мере того как он читал, неудовольствие его возрастало; выражения, все более оскорбительные, ранили его; достоинство уступило место гневу; забыв, что он одинок, наг и безоружен, что его окружают люди со шляпами на головах и со шпагами в руках, он в ярости скомкал акт об отречении и бросил его себе под ноги.

— Никогда, — вскричал он, — лучше смерть!

С этими словами он сделал движение, чтобы схватить свою шпагу, лежавшую на кресле в нескольких шагах от него.

В этот миг в комнату ворвался второй отряд заговорщиков, состоявший большей частью из разжалованных или приговоренных к ссылке молодых дворян, среди которых одно из первых мест занимал князь Яшвиль, поклявшийся отомстить за нанесенное ему оскорбление. Вот почему, едва войдя, он кинулся на императора, обхватил его руками, стал бороться с ним, и они вместе упали, опрокинув ночник и защитный экран. Император дико вскрикнул, поскольку при падении он ударился головой о выступ камина и получил глубокую рану. Испугавшись, что крик этот будет услышан во дворце, Татаринов, князь Вяземский и Скарятин бросились на Павла. Император на мгновение приподнялся, а затем снова рухнул на пол. Все это происходило в полной темноте, среди криков и стонов, то пронзительных, то глухих. Наконец Павел вырвался из рук заговорщиков, зажимавших ему рот, и стал умолять их по-французски:

— Господа, сжальтесь надо Мной! Дайте мне время помолиться Бо…

Последнее слово он не сумел договорить из-за удушья: один из убийц развязал свой шарф и стянул им грудь императора, не осмеливаясь душить за горло, ибо трупу жертвы предстояло быть выставленным на всеобщее обозрение и смерть императора должна была выглядеть естественной. После этого стоны перешли в хрипение, но вскоре прекратилось и хрипение; за этим последовали судорожные движения тела, быстро затихшие, и, когда Бен-нигсен вернулся со свечами, император был уже мертв. Только тогда заговорщики увидели рану на его скуле; но это не имело для них значение: поскольку императора будто бы поразил апоплексический удар, ничего не было удивительного в том, что при падении он ударился обо что-то и таким образом поранил себя.

В то время когда при свете принесенных Беннигсеном свечей заговорщики рассматривали неподвижный труп, в тишине, воцарившейся после убийства, за потайной дверью послышался шорох; это прибежала императрица, услышав приглушенные крики и неясные и угрожающие голоса. Заговорщики вначале испугались, но, узнав ее голос, успокоились; впрочем, дверь, закрытая со стороны Павла, была закрыта и с ее стороны, так что у них было время закончить начатое ими дело, не боясь, что их потревожат.

Беннигсен приподнял голову императору и, убедившись, что тот остается неподвижным, велел положить его на кровать. Только в эту минуту в дверях появился Пален, держа в руке шпагу; верный своей двойственной роли, он выждал, когда все будет кончено, и только тогда появился среди заговорщиков. Увидев труп своего государя, на который Беннигсен набросил покрывало, он остановился на пороге, побледнел и прислонился к стене, опустив шпагу.

— Ну что ж, господа, — сказал Беннигсен, вовлеченный в заговор одним из последних и оказавшийся единственным, кто в этот роковой вечер сохранил непоколебимое самообладание, — пришло время идти присягать новому императору.

— Да, да, — послышались неслаженные голоса всех этих людей, которые теперь спешили покинуть эту комнату еще больше, чем прежде торопились в нее попасть, — да, да, идемте приносить присягу новому императору. Да здравствует Александр!

Тем временем императрица Мария Федоровна, видя, что она не может проникнуть в покои императора через потайную дверь, и слыша все еще не прекращающийся шум, направилась в покои мужа обходным путем; однако в одной из промежуточных зал она встретила поручика Семеновского полка Полторацкого с тридцатью находившимися под его командованием солдатами. Выполняя полученный приказ, Полторацкий преградил ей дорогу.

— Простите, сударыня, — произнес он с поклоном, — дальше я не могу вас пропустить.

— Разве вы не узнаете меня? — спросила императрица.

— Узнаю, сударыня; я знаю, что имею честь разговаривать с вашим величеством, но прежде всего вас мне и приказано не пропускать.

— Кто вам дал такой приказ?

— Мой полковой командир.

— Посмотрим, — произнесла императрица, — осмелитесь ли вы выполнить такой приказ!

Императрица двинулась в сторону солдат, но те ружьями преградили ей дорогу.

В эту минуту из спальни Павла толпой вышли заговорщики, крича: «Да здравствует император Александр!»; во главе их находился Беннигсен; он приблизился к императрице, она узнала его и, обратившись к нему по имени, стала умолять, чтобы ей позволили пройти к императору.

— Сударыня, — сказал Беннигсен, — вы напрасно подвергаете опасности свою жизнь: императора Павла нет в живых.

При этих словах императрица вскрикнула и опустилась в кресло; великие княжны Мария и Екатерина, проснувшиеся от шума и прибежавшие к покоям отца вслед за ней, опустились на колени по обе стороны кресла. Чувствуя, что она теряет сознание, императрица попросила воды. Какой-то солдат принес полный стакан воды, но великая княжна Мария не решалась дать матери напиться, опасаясь, что вода отравлена. Тогда солдат, догадавшись, чего она боится, отпил половину и, передавая стакан великой княжне, сказал:

— Вот видите, ее величество без страха может пить эту воду.

Оставив императрицу на попечении великих княжон, Беннигсен направился к цесаревичу. Его комнаты находились под покоями императора Павла, и он слышал все, что там происходило: пистолетный выстрел, крики, падение, стоны и хрипение умирающего; он попытался выйти, чтобы прийти на помощь отцу, но стража, поставленная Паленом у дверей, не выпустила его; все меры предосторожности были приняты: он был пленником и ничего не мог предпринять.

Сопровождаемый заговорщиками, Беннигсен вошел в покои Александра. Крики «Да здравствует император Александр!» дали цесаревичу знать, что все кончено. У него уже не было сомнения в том, какой ценой достался ему престол; вот почему, увидев Палена, вошедшего последним, он воскликнул: