Александр Дюма - Записки учителя фехтования. Яков Безухий

Поскольку моя комната была соседней с комнатой Луизы, я оказался в определенной степени свидетелем того, с какой сердечной теплотой бедная мать приняла в свои объятия ту, которая ехала, чтобы встретиться с ее сыном. Как мы и предполагали, появление Ивана вызвало у всей семьи огромную радость, ибо от него графиня могла узнать последние новости о Ваненкове: ей стало известно, что он прибыл в Козлово и находится, насколько это позволяет его положение, в добром здравии. Впрочем, графиня и ее дочери были счастливы уже тем, что узнали название деревни, где его поселили.

Луиза, отдернув занавеску кровати, показала им уснувшего сына, и, прежде, чем она высказала свое намерение оставить его у них, барышни завладели ребенком и передали его своей матери, чтобы она покрыла его поцелуями.

Дошла очередь и до меня. Узнав, что я приехал с Луизой и что я был учителем фехтования у графа Алексея, они пожелали видеть меня. Я был заранее извещен Луизой, что меня позовут, и ждал этого; к счастью, у меня было время, чтобы привести себя в порядок, что было так необходимо после двух дней и двух ночей путешествия.

Легко догадаться, что меня буквально засыпали вопросами. Я уже достаточно давно был в дружеских отношениях с графом, чтобы иметь возможность удовлетворить любопытство бедных женщин, и слишком любил его, чтобы разговоры о нем мне наскучили. В итоге графиня и ее дочери были настолько очарованы мною, что им непременно захотелось, чтобы я переехал к ним вместе с Луизой; однако, не имея никакого права на столь почетное гостеприимство, я отказался. И дело было не только в бестактности, которую я проявил бы, приняв их приглашение: в гостинице я чувствовал себя гораздо свободнее; и, поскольку я не собирался оставаться в Москве после отъезда Луизы, мне хотелось воспользоваться недолгим временем своего пребывания здесь, чтобы осмотреть святой город.

Луиза поведала о своей встрече с императором и обо всем, что он для нее сделал, а графиня плакала во время ее рассказа — как от радости, так и из чувства признательности, ибо она надеялась, что император в своем милосердии не остановится на полпути и заменит вечную ссылку на временную, как он уже заменил смертную казнь на ссылку.

Услышав мой отказ, графиня пожелала предложить гостеприимство по крайней мере Ивану, но я его затребовал себе, заявив о своем намерении использовать его в качестве чичероне, поскольку Иван участвовал в кампании 1812 года, отступал с боями от Немана до Владимира, а потом преследовал наши войска от Владимира вплоть до Березины. Понятно, что такой человек был для меня слишком ценным, чтобы я мог с ним разлучиться. Луиза с ребенком села в экипаж вместе с графиней и ее дочерьми, а я остался в гостинице вместе с Иваном, дав, тем не менее, обещание, что приду к ним в тот же день обедать.

Четверть часа спустя мы были уже в пути и я начал изучать Москву.

Четырнадцатого сентября 1812 года в два часа пополудни французская армия с высоты Поклонной горы увидела святой город. И тотчас же, как это было за пятнадцать лет до того при виде пирамид, сто двадцать тысяч человек принялись рукоплескать, восклицая: «Москва! Москва!» После долгого плавания по морю степей они увидели, наконец, землю. При виде города с золотыми куполами все было забыто, даже страшная и кровавая победа на Моск-ве-реке, удручившая армию, словно поражение. Коснувшись уже одной рукой Индийского океана, Франция собиралась теперь другой рукой коснуться полярных морей. Ничто не могло ее остановить — ни песчаные пустыни, ни снежные. Она действительно была царицей мира — та, что поочередно заставляла короновать себя во всех столицах.

Услышав крики всех своих воинов, нарушивших строй, сбившихся в толпу, хлопавших в ладоши, поспешно явился сам Наполеон. Первым его чувством была невыразимая радость, осветившая его лоб, словно нимбом. Как и все, он воскликнул, привстав на стременах: «Москва! Москва!» Но тут же полицу его словно пробежало темное облачко, и он, опустившись в седло, произнес:

— Всему свое время!

Армия сделала привал, ибо Наполеон стал ждать, когда из ворот, сквозь которые он жадным взором пытался проникнуть в город, выйдет какая-нибудь депутация длиннобородых бояр и девушек с цветами, которая на серебряном блюде поднесет ему золотые ключи от святого города. Но было тихо и пустынно, точно весь город был погружен в сон; из труб не поднимался даже слабый дымок; лишь над Кремлем, кружась, летало вороньё, и когда огромная стая опускалась на какой-нибудь из куполов, его золото исчезало под черной пеленой.

И только на другом конце Москвы, казалось, было видно движение какого-то войска, выходившего через заставу, противоположную той, что была предоставлена нам. Это был опять тот противник, который выскальзывал из наших рук от Немана до Москвы-реки и уходил по направлению к востоку.

В это время, как если бы французская армия, подобно императорскому орлу, распростерла оба свои крыла, принц Евгений и Понятовский двинули свои войска направо и обошли город, а Мюрат, вслед которому Наполеон смотрел со все возрастающим беспокойством, достиг окраины предместий, откуда никакая депутация так и не появилась.

Наполеона обступили маршалы, которым передалось его беспокойство; Наполеон увидел перед собой озабоченные лица, напряженные взгляды: он догадался, что его мысли совпадают с мыслями всех.

— Терпение! Терпение! — машинально повторял он. — Эти люди настолько дики, что они, вероятно, даже не умеют сдаваться.

Тем временем Мюрат проник в город; Наполеон не мог сдержаться и направил вслед за ним Гурго. Тот пустил лошадь в галоп, помчался и въехал в город в ту самую минуту, когда один из офицеров Милорадовича объявлял королю Неаполитанскому, что русский генерал откроет по городу огонь, если его арьергарду не дадут возможность отойти. Гурго поскакал назад, чтобы доставить Наполеону это известие.

— Дайте им уйти, — заявил Наполеон. — Москва мне нужна вся целиком, от самого роскошного дворца до самой бедной хижины.

Гурго доложил об этом ответе Мюрату, который находился в окружении казаков, с изумлением разглядывавших богатое шитье его мундира с брандебурами и развевающийся над его шляпой плюмаж. Мюрат передал им согласие на перемирие, подарил одному из их командиров часы, другому — драгоценный перстень, а когда у него больше ничего при себе не оказалось, стал раздавать часы и кольца своих адъютантов.

А в это время русская армия, находясь под защитой достигнутой устной договоренности, продолжала покидать Москву.

Наполеон задержался у заставы, все еще ожидая, что появятся жители заколдованного города. Но никто так и не показался, а все офицеры, прибывавшие с докладом к императору, произносили одну и ту же странную фразу: