Александр Дюма - Записки учителя фехтования. Яков Безухий

— Москва пуста.

Тем не менее он не может в это поверить; он всматривается и вслушивается: да, это безлюдье пустыни; да, это безмолвие смерти. Он находится у ворот города гробниц: это Помпеи или Некрополь.

И все же он еще надеялся, подобно Бренну, толи встретиться с армией у Капитолия, то ли застать сенаторов в их курульных креслах. И чтобы из Москвы не ушел кто-нибудь, кроме тех, кто по договоренности имел право ее оставить, он велел окружить город войскам принца Евгения с одной стороны, а князя Понятовского — с другой: оба корпуса растянулись полумесяцем, охватывая Москву кольцом; затем он двинул вперед, к центру столицы, герцога Данцигского и Молодую гвардию. После этого, выждав, сколько было возможно, перед тем как самому войти в город, словно ему никак еще не хотелось верить собственным глазам, он решил пройти Дорогомиловскую заставу, призвал к себе секретаря-переводчика Лелорня, знавшего Москву, распорядился, чтобы тот был при нем неотлучно, и двинулся вперед, в царство великого молчания, нарушаемого лишь звуками его собственных шагов, расспрашивая спутника об обезлюдевших величественных зданиях, опустевших дворцах, брошенных домах. А затем, словно не отваживаясь углубиться в эти современные Фивы, он спешился и устроил временную ставку на большом постоялом дворе, пустом, как и весь город.

Как только он расположился там, последовали приказы и распоряжения, словно он только что разбил палатку на поле боя. Надо было побороть это безлюдье и это молчание, более опасные для него, чем присутствие и шум какой-нибудь армии. Герцог Тревизский назначен губернатором провинции; герцог Данцигский займет Кремль и будет отвечать за порядок в этой части города; король Неаполитанский должен преследовать противника, не теряя его из вида, захватывать отставших и доставлять их Наполеону.

Настала ночь и, по мере того как сгущалась тьма, Наполеон становился все мрачнее. У Коломенских ворот были слышны выстрелы из карабина: оказалось, что это Мюрат, прошедший с боями девятьсот льё и давший шестьдесят сражений, пересек всю Москву, будто это был не город царей, а какое-то крохотное поселение, и вступил в стычку с казаками на Владимирской дороге. В это время объявили о приходе французов, явившихся возвать к милосердию своего собственного императора. Наполеон велел им войти, стал забрасывать их вопросами, поблагодарил за то, что они пришли сообщить ему новости. Но при первых же произнесенных ими словах Наполеон нахмурил брови, рассердился и стал выражать свое несогласие. В самом деле, они говорили нечто очень странное! По их словам, в Москве готовятся пожары; по их словам, Москва обречена на гибель, причем самими русскими, ее сынами, но ведь такое невозможно!

В два часа ночи стало известно, что вспыхнул огонь в Гостином дворе, то есть в самом красивом квартале города. Угроза, брошенная Ростопчиным при его отходе, осуществлялась; но Наполеон все еще сомневался: он полагал, что причина этого пожара — неосторожность какого-нибудь солдата, и отдавал приказ за приказом, посылал курьера за курьером. Настал день, а огонь все еще не был потушен, ибо, как ни странно, нигде не оказалось пожарных насосов. Более Наполеон не мог выжидать и лично направился к месту бедствия. Это вина Мортье, это вина Молодой гвардии; все происходит из-за неосторожности солдат. Тогда Мортье показал Наполеону запертый дом, загоревшийся сам по себе и словно по волшебству. Наполеон вздохнул и медленно, с опущенной головой, стал подниматься по ступеням, ведущим в Кремль.

Наконец-то он достиг желанной цели: перед ним — древняя резиденция царей; справа — церковь, где находится их усыпальница; слева — дворец Сената, а далее в глубине — высокая колокольня Иван Великий, позолоченный крест которой, уже мысленно предназначенный им для того, чтобы сменить крест на Доме инвалидов, возвышается над всеми московскими куполами.

Он вошел во дворец, но ни его архитектура, напоминающая венецианскую, ни его просторные и пышные покои, ни великолепный вид, открывающийся из его окон на Мо-скву-реку и скопление разноцветных домов, золотых куполов, серебряных церковных маковок, медных крыш, не могли отвлечь Наполеона от одолевавших его мыслей. В его руках оказалась не Москва, а лишь ее тень, ее привидение, ее призрак. Кто же ее убил?

Внезапно ему доложили, что огонь погашен, и он поднял голову. Еще один враг потерпел поражение; удача всегда сопутствует Наполеону, как она сопутствовала Цезарю. Впрочем, если оставить в стороне безлюдье и пожар, все идет соответственно его расчетам.

Доклады следовали один за другим. В арсенале Кремля обнаружилось сорок тысяч английских, австрийских и русских ружей, сотня артиллерийских орудий, копья, сабли, доспехи и трофеи, взятые у турок и персов. У Немецкой заставы в стоящих поодаль зданиях обнаружено четыреста тысяч фунтов спрятанного там пороха и более миллиона фунтов селитры. Знать бросила без присмотра пятьсот дворцов, но они открыты и обставлены: там разместится высший офицерский состав армии. Какое-то количество домов, которые сочли пустыми, откроют; они принадлежат жителям, относящимся к среднему сословию. Завоевав расположение одних, этим привлекут на свою сторону других. В конце концов, сюда пришло двести пятьдесят тысяч человек; так можно будет переждать зиму; корабль Франции, отправившийся покорять северные моря, на полгода будет захвачен полярными льдами, вот и все. С весной придет война, а с войной — победа.

Наконец, Наполеон заснул, убаюканный колебаниями опасений и надежд.

В полночь опять послышался крик: «Пожар!»

Ветер дул с севера, и пожар вспыхнул именно на севере. Таким образом, случай способствовал распространению огня: ветер подгонял его, и пламя, словно пылающая река, неслось в направлении Кремля; искры уже летали над крышами дворца и падали посреди расположившегося у его стен артиллерийского парка. Как только ветер переменился на западный, огонь двинулся в другом направлении; он распространялся, но отдаляясь от Кремля.

Внезапно вспыхнул второй очаг пожара, уже на западе, и огонь, как и в первом случае, стал перемещаться, подгоняемый ветром. Поговаривали, что местом встречи пожаров должен стать Кремль и что пламя, этот разумный союзник русских, движется прямо на Наполеона. Сомневаться более не приходилось: это был новый разрушительный план, принятый противником, и очевидность, которую Наполеон так долго отказывался признать, начала разъедать ему душу.

Вскоре то там, то здесь сквозь пламя стали подниматься, словно огненные копья, новые столбы дыма; а поскольку ветер все время менял направление, дуя то с севера, то с запада, пожар расползался в разные стороны, напоминая огнедышащего змея; повсюду пролегли опоясывающие Кремль огненные борозды, по которым, казалось, текли потоки лавы. Каждый миг от этих потоков отделялись огненные реки, которые растекались в свою очередь; земля словно разверзлась и изрыгала огонь; это уже был не просто пожар, это было море огня; огромная волна пламени, вздымаясь все выше и выше, с ревом докатывалась до основания стен Кремля и билась о них.