Александр Дюма - Записки учителя фехтования. Яков Безухий

Отсюда мы направились к колокольне Иван Великий, возведенной в память о голоде, который опустошил Москву около 1600 года. Форма ее восьмиугольная, а купол покрыт, как говорят, червонным золотом. Крест этой церкви был снят Наполеоном при отступлении его из Москвы и предназначался им для украшения купола Дома инвалидов в Париже, но те, попечению кого он был вверен, бросили его в Березину, не имея возможности везти его дальше; русские заменили этот крест медным позолоченным крестом.

У подножия Ивана Великого, в круглом углублении, накрытом досками, покоится знаменитый старинный колокол, привезенный из Новгорода в Москву, где он должен был стать царем тридцати двух других колоколов в звоннице Ивана Великого. В течение некоторого времени он и в самом деле царил над ними, благодаря как своим размерам, так и своему гулу, но однажды он сорвался, упал и при падении на несколько футов врезался в землю. Спустившись в люк и сойдя вниз по лестнице в двадцать ступеней, которую охраняет часовой, предупреждающий посетителей о необходимости соблюдать осторожность, чтобы не сломать себе шею, мы оказались у подножия бронзовой горы, которую обходят вдоль невысокой кирпичной стены, выложенной для того, чтобы поддерживать колокол. Окружность колокола составляет шестьдесят семь футов четыре дюйма, что соответствует диаметру в двадцать два фута четыре и одна треть дюйма, а высота его равняется двадцати одному футу четырем с половиной дюймам; толщина его в том месте, где по нему бьет язык, составляет двадцать три дюйма, а вес равняется четыремстам сорока трем тысячам семистам семидесяти двум фунтам, так что, если брать лишь цену одного металла, другими словами три франка пятнадцать су за фунт, то получится примерно сумма в шестьдесят шесть тысяч пятьсот луидоров. Но стоимость колокола втрое больше, ибо известно, что во время его отливки знать и простой народ наперегонки бросали в расплавленную массу свое золото, серебро и серебряную утварь. Таким образом, примерно четыре миллиона семьсот сорок две тысячи франков ушли без пользы и без возврата в это своего рода подземелье.

В определенные дни года крестьяне с огромным благоговением посещают этот колокол, осеняя себя крестным знамением на каждой ступени лестницы как при подъеме, так и при спуске.

Поскольку мне хотелось покончить в один прием с осмотром Кремля, я отправился в Успенский собор, где за полтора месяца до этого состоялось коронование императора. Это довольно небольшое сооружение прямоугольной формы, заложенное в 1325 году, обрушилось в 1474 году и было построено заново в следующем году итальянскими архитекторами, выписанными Иваном III из Флоренции. В этой церкви, способной вместить около пятисот человек, находятся гробницы патриархов и хранится царский трон. До 1812 года ее освещала серебряная люстра весом более трех тысяч семисот фунтов, бесследно пропавшая во время французского нашествия. Зато заменившая ее люстра была выплавлена из серебра, захваченного у нас во время отступления. Надо признаться, что церковь проиграла от этой вынужденной замены, ибо новая люстра весит всего лишь шестьсот шестьдесят фунтов.

У меня было сильное желание в тот же день посетить Петровское, но я был приглашен на обед к графине Ванен-ковой и не располагал более временем. Так что я удовольствовался тем, что по пути бросил взгляд на каменный эшафот, где кровавый цивилизатор России не раз собственной рукой приводил в исполнение подписанные им же самим смертные приговоры, и попросил Ивана прово-дитьменя к собору Покрова Божьей Матери, который русские называют храмом Василия Блаженного, наиболее любопытной из двухсот шестидесяти трех церквей, находящихся в стенах столицы.

Это величественное сооружение, возведенное в 1554 году, в царствование Ивана Грозного, в ознаменование взятия Казани, является творением итальянского зодчего, который, будучи призван из лона самой блистательной цивилизации и оказавшись в окружении варварского народа, захотел построить нечто такое, что своей странностью угодило бы дикой прихоти царя. Крышу собора венчают семнадцать округлых глав, каждая из которых имеет свою форму и свой цвет. Иван Грозный, видимо, остался весьма доволен этим разноликим набором шаров, сосновых шишек, дынь и ананасов — зеленых, красных, синих, желтых и фиолетовых.

Довольство его все последующее время продолжало расти и возросло настолько, что в тот день, когда перед возвращением в Италию зодчий пришел проститься с царем и потребовать у него плату за свой труд, тот велел уплатить ему вдвое больше обещанного и заодно выколоть ему глаза — из страха, что зодчий возымеет желание одарить город, где правили Медичи, чудом, подобным тому, которое было теперь у него самого.

Настало время отправляться на обед к графине Ванен-ковой. К моему приходу Луиза уже обосновалась там. Однако, несмотря на все уговоры, добиться от нее удалось лишь одного — она отложила отъезд до послезавтрашнего утра. Что касается ребенка, то он уже успел стать хозяином дома: все сбегались к нему при малейшем его крике, а кормилицу я обнаружил наряженной в великолепный национальный костюм, который купили для нее молодые хозяйки.

Нетрудно догадаться, что за обедом речь шла только о ссылке Алексея и о самоотверженности Луизы. Никто не представлял себе, как чувствует себя человек в глубине Сибири, будь он вольный или ссыльный; и приближавшаяся зима, во время которой морозы в тех северных краях достигают порой сорока — сорока пяти градусов, внушала серьезные опасения бедным женщинам, знавшим, что граф Алексей, как и большинство богатых и знатных молодых людей в России, привык ко всякого рода удовольствиям, доставляемым роскошью, и к восточной неге. Поэтому под предлогом облегчить положение Ваненкова Луизе предлагалось в различной форме целое состояние, но она отказалась от всего, за исключением меховой одежды, заявив, что Ва-ненкову ничего не требуется, кроме любви, заботы и преданности, а все это она ему везет в огромном количестве.

Мне тоже было предложено немало подарков, но я, по примеру Луизы, от них отказался, соблазнившись только турецкой саблей, которая принадлежала графу и ценность которой заключалась в большей степени в ее закалке, нежели в ее оправе.

При всей усталости, испытываемой нами после двух дней и двух ночей пути, эта превосходная семья, которая видела в нас нечто напоминавшее ей о том, кого она потеряла, удерживала нас у себя до полуночи. Наконец, в полночь я получил позволение удалиться в гостиницу. Что касается Луизы, то еще утром было решено, что она туда больше не вернется, и ей сразу же приготовили лучшую комнату в доме.

Перед тем как расстаться с Иваном, я предупредил его, что на следующий день собираюсь позавтракать в Петровском, так что в семь часов утра он с дрожками уже ждал меня у подъезда гостиницы. Поездка в Петровское была с моей стороны своеобразным паломничеством: именно туда удалился Наполеон на те три дня, что длился пожар Москвы.