Александр Дюма - Записки учителя фехтования. Яков Безухий

Графиня и ее дочери вывели Луизу во двор, где ее ждал экипаж; здесь снова послышались слова прощания: они были еще более нежными и грустными с их стороны и еще более исполненными покорности судьбе со стороны Луизы; затем настала моя очередь; Луиза подала мне руку, и я подвел ее к экипажу.

— Ну и почему же вы со мною не прощаетесь? — спросила она.

— А зачем мне это делать?

— Как?! Я ведь уезжаю.

— Я тоже.

— Как?! Вы тоже?

— Вам, вероятно, известно о воспетом персидским поэтом камне, который не был цветком, но пребывал подле него?

— И что из этого следует?

— То, что ваша преданность передалась мне, и я еду с вами; передав вас здоровой и невредимой графу, я вернусь обратно.

Луиза подняла руку, точно хотела помешать мне следовать за ней, а затем, помолчав минуту, сказала:

— Я не вправе помешать вам совершить столь прекрасный и столь благочестивый поступок. Если вы, подобно мне, уповаете на Бога и преисполнены такой же решимости как и я, — то хорошо, едем.

В этот миг я почувствовал, что кто-то берет и целует мою свободную руку: это была несчастная мать; что касается ее дочерей, то они рыдали.

— Будьте покойны, — сказал я им, — он узнает от меня, что если вы не поехали к нему, то лишь потому, что не могли поехать.

— Да, да, непременно скажите ему об этом? — воскликнула графиня. — Скажите ему, что мы хлопотали о разрешении, но нам ответили, что не существует примера, чтобы подобная милость когда-либо была дарована; скажите ему, что если бы такое разрешение нам было дано, то мы бы отправились к нему даже пешком, даже прося милостыню по дороге.

— Мы скажем ему то, что он уже и так знает: у вас настоящее материнское сердце, и этим все сказано.

— Принесите мне моего ребенка! — воскликнула Луиза, сохранявшая до той минуты твердость, но при этих словах разразившаяся рыданиями. — Принесите мне моего ребенка: я хочу поцеловать его в последний раз.

Настала самая тягостная минута: ей принесли ребенка, и она, плача, покрыла его поцелуями; наконец, я вырвал его из ее рук и отдал графине, а затем, вскочив в экипаж, закрыл дверцу и крикнул: «Трогай!» Иван уже сидел на козлах; кучер не заставил повторять данный ему приказ и помчался во весь дух; сквозь грохот колес по мостовой до нас донеслись последние слова прощания, последний крик отчаяния, последние пожелания доброго пути. Десять минут спустя мы выехали из Москвы.

Я предупредил Ивана, что мы намерены ехать, не останавливаясь ни днем, ни ночью, и на этот раз нетерпение Луизы отвечало благоразумию: поскольку, как я уже говорил, осень установилась дождливая, у нас была возможность добраться до Тобольска еще до первого снега, что избавляло нас от всяких опасностей в дороге и позволяло проделать ее за две недели.

Так что мы с той необыкновенной быстротой, с какой ездят в России, проследовали через Владимир и Ковров и на следующий день, к ночи, прибыли в Нижний Новгород. Именно я потребовал там у Луизы, чтобы она позволила себе несколько часов отдыха, ибо, едва придя в себя от перенесенных страданий и переживаний, она в нем крайне нуждалась. Как ни любопытен был этот город, мы не стали трагить время на его осмотр и в восемь часов утра с прежней скоростью снова отправились в путь, так что вечером того же дня прибыли в Козьмодемьянск. До сих пор все у нас шло великолепно и мы не замечали ни малейших признаков того, что находимся на дороге в Сибирь. Встречавшиеся на нашем пути деревни были богатыми и имели по несколько церквей, крестьяне выглядели счастливыми, а их дома сочли бы в других краях дворцами; в каждом из этих домов, отличавшихся исключительной опрятностью, мы, к нашему великому удивлению, обнаружили баню и богатый чайный прибор. Ктому же, нас принимали повсюду с одной и той же услужливостью и с одним и тем же добросердечием, и это следовало приписывать не императорскому приказу, пускать в ход который у нас еще ни разу не было нужды, а природному доброжелательству русских крестьян.

Тем временем дожди прекратились и порывы холодного ветра, пришедшего, вероятно, с Ледовитого океана, проносились временами над нами и вызывали у нас дрожь; небо напоминало тяжелую и плотную свинцовую плиту, и в Казани, куда мы вскоре прибыли, даже необычайный облик этого древнего татарского города не сумел задержать нас более чем на два часа. Во всех других обстоятельствах я, тем не менее, возымел бы желание приподнять какое-нибудь из длинных покрывал здешних женщин, которые, говорят, славятся своей красотой, но сейчас было не время предаваться изысканиям такого рода; небо угрожающе темнело, и мы не слышали ничего, кроме голоса Ивана, когда он подгонял каждого нового кучера одним из тех окриков, какие не допускают возражений: «Поскорее! Поскорее!», так что мы, казалось, летели по огромной равнине, где нас не задерживал ни единый бугорок. Было очевидно, что наш сопровождающий больше всего на свете хочет переехать Уральские горы до начала снегопадов, и только в этом была цель спешки, которую он себе навязывал.

Тем не менее по прибытии в Пермь Луиза почувствовала себя такой усталой, что мы вынуждены были попросить Ивана остаться там на ночь; минуту он пребывал в нерешительности, а затем, посмотрев на небо, еще более тусклое и угрожающее, чем прежде, сказал:

— Хорошо, останемся; снег теперь может выпасть в любую минуту, и лучше будет, если он застанет нас здесь, чем в дороге.

Каким бы неутешительным ни был этот прогноз, я, однако, с удовольствием проспал всю ночь; но, проснувшись утром, я увидел, что предсказание Ивана исполнилось: крыши домов и улицы Перми были почти что на два фута покрыты снегом.

Я быстро оделся и вышел, чтобы посоветоваться с Иваном о том, что нам делать дальше. Он был очень озабочен: за ночь снега выпало так много, что им, должно быть, были завалены все дороги и заполнены все овраги; но все же еще не было достаточно холодно для того, чтобы установился санный путь и тонкий слой льда, покрывавший реки, стал достаточно крепким и мог выдержать вес экипажа. Так что Иван дал нам совет ждать в Перми, пока не начнутся морозы. Но я отрицательно покачал головой, ибо был совершенно уверен, что Луиза не согласится с этим предложением. И в самом деле, через минуту мы увидели, как она спускается к нам, и без того уже весьма обеспокоенная; застав нас за решением вопроса, как нам лучше всего поступить, она вмешалась в наше обсуждение и внесла в него ясность, заявив, что хочет ехать; тогда мы напомнили ей о тех трудностях, какие могут воспрепятствовать исполнению ее желания, и, закончив, услышали в ответ:

— Хорошо, я даю вам два дня; Господь хранил нас до сих пор, он не оставит нас и впредь.

Боюсь, что я показался более робким, чем женщина, и по спокойному, но твердому тону слов, с которыми Луиза обратилась к Ивану, понял, что это приказ; я повторил Ивану, что мы даем ему два дня и что за эти два дня он должен сделать все необходимые приготовления для нашего нового способа передвижения.