Эрнст Гофман - Сестра Моника

— Что ты принесла, Мальхен? — смущенно воскликнул он.

Я подбежала к нему, отдала букет и поцеловала его руку. Отец прошептал Каролине, чтобы она связала новые розги.

— Ой, милостивый господин! Неужели для меня? — наивно отвечала та.

Отец рассмеялся и громко сказал:

— Ты слишком жалостлива, иди и выполняй, что приказано.

Каролина ушла, а отец взял меня за руку и повел к отцу Гервасию.

— Господин Гервасий, — начал он, — с сегодняшнего дня вы с Мальхен должны приступить к изучению физики; вы ведь сейчас свободны, мне хотелось бы, чтобы следующий час вы с Мальхен посвятили разговору об этом предмете.

Брат Гервасий подобострастно раскланялся, и мне нашлось, чем заняться.

Эти занятия приносили мне немало радости, я еще расскажу, что мне преподавали во время этих уроков, но прежде я должна закончить историю своих родителей, то, что мне поведала мать.

Не успел мой отец вернуться в комнату, как появилась мать в белом атласном платье.

— Ага! — воскликнул отец, — дамы, как я погляжу, хотят сдержать данное моему другу слово и посетить остроумную госпожу фон Тифенталь?

— Если позволишь.

— Без охоты! Ты ведь знаешь, я терпеть не могу эту женщину — в ее черной душе перемешались злословие и коварство. Была б она шлюхой, я бы не имел ничего против такого характера — а так...

— Прошу тебя, друг мой! Ты к ней слишком суров.

— Отнюдь, Луиза! Я-то знаю всю подноготную ее гнусной души...

Тут появилась Каролина с розгами...

Мать побледнела.

— Ты же не собираешься?.. — спросила она, смутившись...

— Собираюсь! — Произнеся это, отец подошел к дверям и запер их на ключ.

Каролина не могла сдвинуться с места и лишь дрожала; полковник же взял у нее розги и велел ей поставить к окну скамеечку. Под окнами проходил парад.

— Прошу тебя, Август, не сейчас!

— Сейчас, — отрезал отец, и за окном забила барабанная дробь... — Ты столько раз нахваливала мне грудь Линхен — теперь я хочу ее видеть.

«Что это даст», подумала моя мать, подошла к Каролине и сняла с нее нагрудную косынку. Полковник тоже подошел к девушке и стремительно сорвал с нее рубашку, так, что обнаженные груди Линхен затряслись.

— Ты и в самом деле красивое существо, Линхен! — произнес полковник. — Будет жаль, коли из-за моей жены ты окажешься в когтях порока.

Луиза покраснела и промолвила:

— Чего же я тебе такого сделала, Линхен, что подобные подозрения...

— Молчи, Луиза, время разговоров закончилось, пришло время наказывать и быть наказанной. Подойди сюда.

Полковник подвел обеих к окну.

— Линхен, задери госпоже платье до исподнего.

Линхен повиновалась, ее грудь колыхалась. Полковник поцеловал пышные возвышенности девушки и стянул с ног жены шелковые чулки. После этого Луиза должна была встать коленями на скамейку, облокотиться на подоконник, а Линхен было велено ее держать. Затем полковник взял розги, задрал жене исподнее и, придерживая его одной рукой, другой хлестал Луизу до тех пор, пока не увидел кровь. Лишь пару раз вскликнула Луиза; казалось, будто через боль она хотела познать наслаждение; она даже не шевельнулась, а ее ягодицы упрямо держали удары, словно... окаменели.

Как только отец решил, что пришло время остановиться, он приказал Каролине обтереть Луизу и добавил:

— Ну, теперь ты можешь идти к госпоже фон Тифенталь, а можешь учить Линхен тому, что выучивается само собой, или же принимать нашего друга Бовуа.

Моя мать плакала, и Каролина тоже плакала.

— Я останусь дома, Август! — отвечала мать. — На сегодня мне достаточно. Мы, женщины и девицы, купаемся в вечном сладострастии и если хотя бы однажды позволим подвергнуть наши необузданные желания и тайные греховные страсти добровольному наказанию, то сразу же поймем, какой полезной для духа и сердца является дисциплина. Раздень меня!

— Да, раздень ее, Линхен, я скоро вернусь, и мы завершим начатое нами доброе дело.

Каролина отвела мою мать в спальню и раздела ее до нижней рубашки.

Едва Луиза оказалась в таком виде, на пороге, ведя под руку Бовуа, появился отец.

— Гляди-ка, лейтенант, — сказал отец Бовуа, -моя супруга уже готова идти с тобой.

Бовуа едва не ослеп, увидев обнаженные груди Луизы и Каролины.

— Pour Dieu! Halden, que faites-vous? [57] Pour Dieu! Halden, que faitez-vous? (фр.) -Ради бога! Хальден, что вы творите?

— Сейчас я тебе покажу, Бовуа, — ответил тот, подвел Линхен к кровати и отбросил покрывало.

— Быстрее, Луиза, ложись лицом вниз... так...

Бовуа уже пылал. Отец что-то прошептал на ухо Линхен, ты вышла и вскоре вернулась с чашей, наполненной уксусом, в котором растворила соль.

— Ты ведь знаешь, Бовуа, — начал отец и стянул с моей матери исподнее. — Ты знаешь, что в жизни человека удовольствие и боль сменяют друг друга так же, как солнце сменяет дождь; хотя для человека было бы намного лучше, если бы однажды он начал испытывать их одновременно...

Бовуа вскрикнул, увидев на прекрасных ягодицах моей матери следы от розог.

— Не удивляйся, Бовуа! Я знаю, ты любишь мою жену — ну! — ты готов?..

Бовуа опустил глаза, покраснел и произнес:

— Кто бы отказался насладиться... любить твою супругу!

— Вот и ладно! Каролина, проверь-ка достоинство Бовуа, а чашу пока дай мне.

Каролина подошла к Бовуа, извинилась, сняла с него портупею, спустила лейтенанту штаны и обнажила его член, находившийся в таком отличном состоянии, что Луиза, увидев его, моментально раздвинула бедра и стала ждать каменного гостя.

— Залезай, Бовуа! — приказал мой отец, и Бовуа лег на мою мать и так к ней подольстился, что если бы отец не приказал Каролине напомнить уязвленным местам моей матери о том, что они уже позабыли, та вполне смогла бы испытать прекраснейший из кризисов природы. Однако Линхен принялась старательно обмывать едкой щелочью нежные ягодицы Луизы, и моя мать была вынуждена ждать кульминации через боль и наслаждение.

Полковник, между тем, задрал Каролине платье и, прежде чем девушка успела опомниться, прибыл к месту удовольствия, обнаруживавшему, в его первозданности, больше прелести, нежели весь освобожденный в стихах Тассо Иерусалим [58] Тассо , Торквато (1544 — 1595) — прославленный итальянский поэт, автор поэмы «Освобожденный Иерусалим» (1575), рассказывающей о борьбе христиан и мусульман во время Первого крестового похода. .

Бовуа фыркал, точно тигр, стонал как выпь и вздыхал, словно отправлялся в Гадес.

В то время как мой отец дулом исследовал средоточие тела Каролины, иногда губами прикасаясь к ее алебастровым бедрам, та, обходя фланги Бовуа и удерживая, словно Геба [59] Геба — в греческой мифологии богиня юности. На Олимпе выполняла обязанности виночерпия, поэтому часто изображается с чашей или кувшином в руках. , в одной руке чашу, другую руку погружала в целительную эссенцию, отцеженную из грудей Мнемозины [60] Мнемозина — в греческой мифологии — богиня памяти; мать муз. , и водила ею по розовым холмам Луизы, предрекая им жаркое лето вослед уходящей весне.