Асорин - Асорин. Избранные произведения

Смеркается, и дом постепенно тонет во тьме — стены уже не различимы. Ни шороха в доме, ни огонька. И вот тогда-то откуда-то снизу доносится краткий глухой рокот. И вслед за тем мелькает и тут же пропадает в ночи красный огонек. Ежевечерне в этот час поезд проносится по мосту, перекинутому через реку, и исчезает за горой.

Окна и двери в доме распахнуты — поднимемся же туда, в Энарские горы. Сначала по Скорняжной улице, затем свернем к мельницам и, миновав Мараньюэлу, взберемся по крутому склону. Чудесный вид вознаградит нас за тяготы дороги. Внизу раскинулось цветастое лоскутное одеяло: черные полосы гряд, квадратики зелени, ленты пожухлой травы. Над домами клубятся дымки. Вьется серебристая нитка реки. По склонам петляют, словно играя в прятки, пастушьи тропы. Протарахтит по дороге повозка, но, сколько ни смотри, будет казаться, что она и не сдвинулась с места — так кружит дорога среди холмов.

А дом полон жизни. Здесь поселилась семья — муж и жена с дочкой. У отца седая борода, он худощав и бледен. У девочки золотая копна волос. Тропинки в саду выполоты. В доме повсюду расставлены букеты белых, алых, желтых роз. Окна распахнуты, и ветер по временам раздувает, как паруса, чистые занавески. Дом убран просто. На стенах, прежде голых, большие фотографии — улицы, церкви, рощи, сады. На столе, за которым работает этот худощавый изможденный человек, груда исписанных листков и книг в красных, синих и желтых переплетах. Ежеутренне он садится за стол и, склонившись над листками, пишет что-то своим мелким почерком. Часа через три к нему в комнату входят. Девочка подбегает, гладит по голове, и он, оторвавшись от листков, видит на лице женщины печальную улыбку.

Вечером все трое спускаются в сад. Небо светло и прозрачно. И еще темнее кажутся острые верхушки кипарисов. Между ними зеленый и розовый перелив вечерней звезды. Воздух пахнет розами. Но тише — откуда-то издалека, из глубины ущелья, вот-вот донесется глухой рокот поезда, что ежевечерне в этот час проносится по мосту, перекинутому через реку. Промелькнет красный огонек последнего вагона и канет в ночь.

(В саду. Вечереет. Нежный запах роз. Верхушки двух кипарисов врезаны в прозрачное небо. Между черными стрелами переливается вечерняя звезда.

— Где же наш огонек?

— Вот поезд загрохочет…

— Из ночи в ночь. Редко когда запоздает, да и то на пару минут.

— Люблю я этот огонек.

— Всегда одинаковый и всегда разный.

— Чем-то он трогает, бог весть чем. Неизбежностью? Неизменностью? И что бы ни творилось вокруг, зима, лето, дождь или снег, — огонек зажжется в свой час, мелькнет и канет в ночь. И нет ему дела до того, что на душе у нас, радость или горе. Счастлив ли тот, кто ждет его, или несчастней его нет в целом свете — огонек промелькнет и канет.

Голос девочки: А вот и он!)

Станция в получасе ходьбы от селенья. Редко кто сходит здесь, еще реже уезжает. А наверху, в Энарских горах, тот дом. Он заперт и безлюден. Если захотите подняться туда, сверните к мельницам, мимо Мараньюэлы, и взбирайтесь на кручу. Внизу, невдалеке от станции, через реку перекинут мост, сразу за мостом дорога круто сворачивает в ущелье.

Сегодня вечером уезжают двое — женщина и девочка, обе в трауре. Лицо женщины скрыто густой вуалью, но внимательный взгляд разглядел бы и покрасневшие глаза, и темные круги под ними. И такие же глаза у девочки. Они молча стоят — ждут поезда. Их провожают несколько человек, соседи.

Поезд загудел и замер у платформы. Женщина и девочка поднимаются в вагон. И сверху, из немого и забитого теперь дома, некому больше смотреть, ловя глухой короткий ропот, как зажегся красный огонек, промелькнул и, как всегда, из ночи в ночь, из года в год, канул во тьму.

Осенью в Мадриде бывает книжная ярмарка. Осенью… Знойные летние дни уже миновали. Осталось голубое — чуть блеклое — небо и приятно освежающий воздух. Начинает желтеть инжир. Идет сбор плодов, которые где-то там, в деревнях, на равнинах и в горах, будут дожидаться зимы в просторных сельских кладовых, подвешенные на соломенных жгутах к длинным жердям или уложенные на мягкое соломенное ложе. А не чувствуете ли вы в воздухе какую-то гулкость и прозрачность, которых не было летом? С осенними развалами старых книг в Мадриде обычно сочетается зрелище вековых кипарисов Ботанического сада и бескрайней, залитой светом панорамы ламанчской равнины. Не спеша идем мы по Ботаническому на охоту за книгами. Любуемся чудесными фонтанами, расположенными посередине аллеи. Волокнистой бахромой течет вода из широких чаш, течет медленно, словно нехотя, течет, как дни нашей жизни; ее течение увидят другие гуляющие, которые в другие дни отправятся, подобно нам, на поиски старинного тома; ее течение видели некогда другие люди, чьи труды, страдания и радости уже исчезли в дали времен.

Грустные, проникновенно грустные осенние дни! Исполненные мягкости, глубины, гармонии осенние дни кастильских плоскогорий. Дни Гвадаррамы и Гредоса. Дни, когда наше восприятие кастильского пейзажа сливается с глубинным восприятием классиков. Почему осенью мы лучше чувствуем Сервантеса, авторов «Ласарильо» и «Селестины»? «Случилось так, — читаем мы в „Ласарильо“, — что мы пришли в селение, называемое Альмарос, во время сбора винограда, и один виноградарь дал ему гроздь…» От давилен исходит терпкий, резкий запах сусла, висят на лозах последние золотистые или черные гроздья. Фраза из этой старинной книги вызывает в нашем воображении милые сердцу виды Кастилии. Зимой и весной мы были поглощены чтением книг и событиями в парламенте; летом нам хотелось позабыть о трудах целого года, мы расстались с привычной обстановкой и пейзажами родной Испании — теперь мы роемся в книжных лавках Франции, носимся, себя не помня, по чужим городам, стол наш завален иностранными книгами и газетами. Где же наша Испания? Где Кастилия? Не там ли, не за высокими ли, суровыми горами, где-то далеко от мягких, романтических пейзажей и синих морей? И только осенью, после этакого духовного бродяжничества, после ребяческого празднества нашего духа, да, только осенью, когда мы возвращаемся на кастильское плоскогорье, страница-другая «Селестины» или «Ласарильо» заставляют нас глубоко, до боли глубоко проникнуться пейзажем, бытом и искусством Кастилии. Перед нашими глазами еще маячит видение Европы. Когда ж мы читаем и перечитываем эти страницы нашего XVI века, нам хотелось бы ощутить свое единство с изображенными там городами и старинными пейзажами. Уставшим от труда, на склоне лет нам хотелось бы обрести покой в одном из этих старых селений. Селений в провинциях Толедо, Сеговия, Авила, Саламанка. Нам мерещится просторный, удобный дом на тихой, пустынной, захолустной улице. Позади дома — большой тенистый сад, где ножницы садовника лишь осторожно касаются куртин из мирта и бересклета.