Асорин - Асорин. Избранные произведения

У крайнего, слева от герба, окна в том самом доме, что выходит на площадь, в глубокой задумчивости сидит человек. Тонкие черты, длинные, закрученные усы. Он сидит у окна, оперев голову на руку. Глаза его затуманены глубокой тоской…

О вечная, непостижимо вечная боль… Каких бы высот и благ ни достиг род человеческий, останется на земле городок, где в дальнем окне, выходящем на площадь, все так же будет сидеть задумчивый и грустный человек, оперев голову на руку. Никто его от боли не избавит.

Калисто и Мелибея поженились (о чем знает всякий, читавший «Селестину») сразу же после того, как тайна свиданий в саду была раскрыта. Калисто полюбил ту, кому суждено было стать его женой, с первого взгляда — в тот самый день, когда в поисках сокола очутился в саду Мелибеи. Случилось это восемнадцать лет назад. Двадцать три года было тогда Калисто. Теперь они — муж с женою — живут в наследственном владении Мелибеи; есть у них дочь, названная в честь бабушки Алисой. За домом — солнечная лужайка, окруженная тем самым садом, где Калисто и Мелибея вели нежные любовные беседы. У них большой и богатый дом с резной каменной лестницей, просторными залами, с тихими уединенными покоями и сумрачными коридорами, один из которых кончается дверцей с узкими филенками, похожей на ту, что изобразил в «Менинах» Веласкес, и ведет она тоже в залитый солнцем дворик. В зале пол устлан алым ковром, затканным зелеными ветвями с золотистыми шишками, здесь на шелковых подушках рассаживаются дамы. Там и сям расставлены красные кожаные креслица и низенькие раскладные стульчики, инкрустированные на мавританский манер; у стены секретер для бумаг и драгоценностей, украшенный резьбой и росписью золотом, а посередине зала, на столе орехового дерева с ножками в виде лап и резной кромкой — прекрасная шахматная доска, инкрустированная слоновой костью, серебром и перламутром; оловянная амальгама огромного зеркала отражает орлиный профиль на золотом фоне настенного портрета.

В доме мир и тишина. Мелибея неспешно обходит комнаты — она все замечает, за всем приглядывает. В шкафах чистое, свежее белье, переложенное для запаха айвою. В кладовой солнечный луч играет на пузатых, расписных кувшинах и мисках из Талаверы. На кухне зеркалами сверкают высоко подвешенные на доске латунные тазы и миски, а глиняные горшки и плошки ручной работы, купленные у соседа, гончара-умельца, стоят в ряд, по размеру, и каждая являет взору свое круглое, чисто вымытое, облитое глазурью нутро. Хлопотливая Мелибея рачительна и бережлива: ничто не ускользает от ее милых зеленых глаз. По вечерам из дому часто доносится негромкая грустная мелодия — это Алиса играет на клавикордах. А иногда в аллеях того самого сада мелькает стройный девичий силуэт — это Алиса бродит среди деревьев.

Сад тенист и прекрасен. Цветет олеандр и жасмин, и кипарисы, вечно одинаковые, прячут в тени мимолетный, как жизнь, подарок — алую, белую или золотую розу. Три цвета царят в этом саду: густая синева небес, белизна стен и зелень деревьев. Тихо, и только свищут, как алмаз по стеклу, ласточки, стремительно чертя синеву. Из мраморной чаши струится бахрома воды. Воздух напоен ароматами роз, жасмина, магнолий. «Приходи ко мне в сад», — сказала Мелибея. С тех пор минуло восемнадцать лет.

На залитой солнцем галерее в кресле сидит Калисто, опершись щекой на руку. Стены его дома украшают прекрасные полотна; когда Калисто хочется музыки, для него играет Алиса, а если душа просит стихов, в его библиотеке найдутся книги лучших поэтов Испании и Италии. Все в городе любят Калисто, о нем нежно заботится Мелибея, род его продолжается, правда, не в сыне, но в дочери — прелестной девушке с ясным умом и добрым сердцем. Но все же Калисто грустит, опершись головой на руку. Помните, Хуан Руис, протопресвитер Итский, в своей «Книге благой любви» заметил:

Калисто не о чем жалеть — ни прежде, ни теперь не оставляла его удача. Тревоги и горести всегда обходили его стороной. И все же Калисто печалится, опершись головой на руку, — смотрит в небо и видит там, на голубой глади, облака.

Облака будят чувство вечности и мимолетности. Они, как море, — всегда те же и всегда другие. Смотришь на них и понимаешь, что и сам ты и весь мир канете в бездну, а они, мгновенные, пребудут вечно. На эти самые облака, что сейчас у тебя перед глазами, и двести, и пятьсот, и тысячу, и три тысячи лет назад смотрели другие глаза, и другие сердца терзались той же болью, теми же страстями, той же жаждой, что и твое сердце. Как ни хочется счастливому остановить мгновенье, время ускользает, час за часом, год за годом. А облака, ежесекундно меняясь, вечно бегут по небу и вечно они те же. То яркие, тугие, ослепительно белые на смутном небе вешнего утра. То легкие, батистовые, едва сквозящие в молочной глубине. Или серые в серой дали. И вечерние, червонного золота, облака бесконечно грустных равнинных закатов. И густые, как овечья шерсть, — сплошное витое руно, и редко где проглянет клочок неба. Одни плывут медленно, нехотя, другим не терпится. А есть тихие дымчатые облака, они заволакивают небо и сеют тусклый пепельный свет, скрашивая осеннюю землю.

Калисто все так же сидит, опершись головой на руку, и минет еще не одно столетие, пока возьмет перо поэт Кампоамор и сложит гимн облакам в поэме, посвященной Колумбу. «Облака, — скажет поэт, — это зрелище жизни». Что жизнь, как не игра облаков? Говорят, облака — сны ветра, но ведь они еще и тени, отброшенные грядущим. «Жить, — говорит поэт, — это смотреть вослед». Да, жить — значит видеть, как все проходит, как уплывают высоко над нами облака. Но скажу иначе и вернее: жить — это видеть, как все возвращается. Как приходит все на круги своя, и все печали, радости и надежды возвращаются мимолетно и вечно, подобно изменчивым и вечным облакам.

Облака — образ Времени. Но что трагичней и горше, чем различать в настоящем прошлое, а в прошлом — грядущее?

В саду тихо, и слышней вскрики ласточек. Шелестит вокруг чаши струистая бахрома воды. У подножия кипариса зацветают алые, белые и золотые розы. Вечер пахнет жасмином и магнолией. На белых садовых стенах темнеют зеленые ветви, а выше, над зеленью и белизной, густеет небо. Алиса сидит в саду с книгой. Из-под широкой юбки тонкого фландрского сукна виднеется край черной бархатной туфельки, расшитой серебром. У Алисы тонкие черты лица и материнские — зеленые — глаза. А как белы и нежны ее руки! Как певуч ее голос!

В саду покойно и тихо. Калисто все еще сидит на верхней галерее, опершись головой на руку, и печально смотрит на дочь. Вдруг он видит, как в сад залетает, преследуя добычу, сокол, а за ним в пылу погони через стену перемахивает юноша и, пораженный, застывает перед Алисой. И вдруг улыбается — и начинает говорить.