Асорин - Асорин. Избранные произведения

— Что, друг, не идет торговля?

— Нет, — отвечает коврижечник. — А публика?

— И публика не идет, — жалуется бедолага-клоун.

Колокольный звон терзает душу, а в старом казино, в уголочке четыре старика перекидываются ничего не значащими фразами:

— Дождь, похоже, никогда не кончится, — заключает один из собеседников.

— Льет и льет, который уж день, — отзывается другой.

— А осень сухая была, — замечает третий.

Электрические лампочки светятся тусклым, мертвенным светом, по временам ветер яростно хлопает дверьми. Все сидят по домам, улицы опустели, на всех ярмарочных лотках давно спущены холщовые навесы, бедолага- клоун запирает свой балаган, и по темной улочке, волоча большую плетеную корзину, тихо бредет с ярмарки коврижечник. Дома жена его спрашивает:

— Сколько продал, Томас?

Он ставит корзину на стол и отвечает:

— Нисколько.

Городок прилепился к горе, у подножия течет река. Сразу за предместьем распаханные поля и оливковые рощи, на реке — мельница и чуть подальше старинная давильня, где выжимают оливки на масло. Улочки городка узки и извилисты, а кое-где перекрыты галереями старинных полуразвалившихся колонн. А называются они так: Улица Дуэний, Галерная, Лодочная, Дубильная, Старая Школьная, Командорская, Старовратная, Улица Бакалавров, Хлебная, Угольная, Пекарная, Красильная, Монастырская, Улица Мальчика-поденщика. И троговый люд, и морские разбойники, и погонщики мулов найдут приют в городке — здесь три постоялых двора. Один зовется «Под луной», другой — «Для полуночников», а третий по имени хозяина, Антонио Гальярдо. Здесь не обещают ни особых удобств, ни разносолов; к перилам единственного балкона прибита вывеска: «Есть солома, ячмень и вода». В городе четыре церкви — Старая, Новая, Святого Филиппа и Зеленого Сантьяго. Церковь Святого Филиппа закрыта по причине ветхости, от Старой остались одни стены, поросшие желтыми цветами, да обломки перекрытий. Церковь Зеленого Сантьяго — красивое готическое здание — построена в шестнадцатом веке, при ней маленький тихий дворик, замощенный каменными плитами, и колодец с резной облицовкой. Новая церковь в неоклассическом стиле холодновата, строга, даже сурова. А кроме того есть в городе три часовни: Христа с лампадой, Богоматери-утешительницы и Святого Роха. От предместья к погосту, что на холме, тянется дорога, обсаженная кипарисами; вдоль нее, как станции, расположились ветхие, полуразвалившиеся часовенки. Есть в городе и два монастыря — бернардинок и кармелиток.

Промыслов почти нет, разве что две старые дубильни на реке, да еще мыловарня. В незапамятные времена ткачество здесь было обычным занятием, а теперь остались только два ручных станка: владелец одного — старик и почти уже не работает, да и другой — редкий мастер! — садится за станок только зимой, раза два-три в неделю. В 1860 году здесь было три богатых торговых дома — дона Хуана Мендосы, Каррильо и Эскивелесов — и все разорились; дон Хуан Мендоса уехал в Мадрид, где и окончил свои дни в нищете, Каррильо угораздило спиться, и он спустил все свое состояние в провинциальных тавернах, братья Эскивелесы проигрались вчистую. Все их дома и владения отошли большей частью к торговцам мулами, к пришлым людям, разбогатевшим на продаже скота в кредит (под немалый процент).

Мужчины собираются в казино; в этой жалкой развалюхе есть печь, несколько мраморных столиков, несколько закопченных керосиновых ламп. Здесь беседуют о политике и урожае; в девять — полдесятого привратник гасит лампы и уходит домой. В городе четырнадцать недоучившихся бакалавров, четыре врача и дюжина адвокатов, а работы едва хватает на семерых — вот они и пишут в суд поношения друг на друга, а при случае ведут дела горожан, наводя на бедолаг страх своей неистовой готовностью перетряхивать прошлое, выжимая из тяжущихся последние гроши. В начале мая в городке празднуют день Зеленого Сантьяго. Есть здесь и Братство Смертных Мук Христовых; когда умирает один из братьев, церковный сторож или просто вестник обходит с колокольчиком весь город и кричит: «Похороны дона такого-то в таком-то часу!»

Лето здесь жгучее, а зимы долгие и суровые. Друг к другу люди не ходят; окна и двери на запоре, улицы пустынны, и только на площади в ясные зимние дни увидишь кучку соседей: кто в темных плащах, кто в пальто — греются на солнышке. Вечно синее небо. Неподвижная жизнь. Лишь петушиный крик да лязг железа в кузне тревожат глухую тишину. Да совершается иногда в городке или в его окрестностях ужасное, неслыханное преступление. И долго еще повсюду обсуждают это событие.

Есть в городке три замечательных человека: дон Хоакин-наследник, Перико Антонио и Качо. Дон Хоакин-наследник деликатен, мил и обходителен; он читывал «Историю человечества» Лорана, был другом Риверо и уверяет, что по его планам для возрождения страны потребуется всего пять лет. Перико Антонио помешан на спиритизме и магнетизме, карманы его вечно набиты книжками и выписками, которые он непрестанно порывается зачитать друзьям.

Качо — характерный народный тип, что-то среднее между шутом и плутом. Все бы ему пировать да развлекаться: где праздник, там и он, что ни слово, то присказка, а то и целая история, вот господа и берут его с собой на охоту.

Перед постом всю карнавальную неделю по улицам бродят ряженые — в рогоже, с метлами через плечо. Крестьяне живут здесь бедно: хорошо, если за весь карнавал зарежут три-четыре барана, а то и меньше. Самым примечательным событием в истории городка был мятеж, вспыхнувший в 1870 году из-за пошлин, — тогда-то в Судебной палате и сожгли все бумаги, а по улицам валили толпы разъяренных крестьян с серпами и мотыгами.

Войдем в собор — светлый, свежий, только что возведенный. В притворе, рядом с образом Скорбящей есть дверца на колокольню. Поднимемся туда. И не забудем взять одно из чудес света — подзорную трубу. Смотрите, там, у самого горизонта, у горной гряды, показалось темное пятнышко — оно движется, меняет очертания и клубится пылью. Это свита знатного сеньора — пажи, рыцари, оруженосцы. А вот и он сам: ветер колышет разноцветные перья, блестит эфес, на груди сияет золотая цепь. Вельможа со свитой направляется к городу. Вот они миновали холмы и въезжают в долину, где вьется река, одолев теснину, и тихо катит рыжеватую воду от излуки к излуке. Повсюду зеленый частокол — рощи тянутся по долине, взбегая на холмы. Широкая дорога, бурая в зелени, поднимается по крутому лесистому склону. На исходе осени по ней погонят отары в жаркую Эстремадуру. А пока и в долине, и на плоскогорье, и по прибрежным буграм точно снежные шапки на камнях белеют овцы.