Асорин - Асорин. Избранные произведения

— Доктор, когда вы подробно описываете эту действительность, исчезают все надежды, какие можно было бы питать относительно возможности близких перемен в Испании. Я родился не в здешних местах; мне хорошо знакомы светлые и веселые селения Леванта. И в левантийских селениях я слышал от ваших коллег те же жалобы на туберкулез, истребляющий крестьян.

Доктор поворачивается и смотрит на меня печальными задумчивыми глазами. Потом говорит, коснувшись меня рукой:

— Вот неутешительный вывод из нашей беседы: Испания — земледельческая страна, большая часть населения живет в сельской местности, можно сказать, по всей Испании, это касается и самых богатых испанских земель, южных и левантийских. И опору страны, крестьян этих областей, голодных, изможденных, косит чахотка.

Мне нечего было сказать доброму доктору, а он, высокий, худощавый, чуть согнувшись, стремительно удалялся, кашляя, подволакивая ногу, как бы гонимый какой-то тревогой…

17 апреля 1905 г.

Что сильнее трогает ваше эстетическое чувство — простор равнин или обрывистость гор? Какие города вам больше по душе — лежащие на залитой солнцем равнине или разбросанные по горным склонам? Аркос-де-ла-Фронтера принадлежит к последним: вообразите узкое, длинное горное неровное плато, рассыпьте по нему беленькие домики и потемневшие от времени постройки; срежьте склоны горы отвесно, наподобие крепостных стен, поместите под горой медленную тихую реку с глинистой водой, которая лижет желтоватый камень и исподтишка подмывает его, а свершив свое разрушительное дело, течет вдаль по равнине, извиваясь между зеленых холмов и низин, окаймленная цветущим шиповником и ковром резеды… Как только вы представите себе все это, у вас получится бледное подобие Аркоса.

Это самый живописный городок в здешних местах. По горному склону лепятся мавританские домики, растянувшись длинной, километра в четыре, вереницей. Городок начинается на пологом склоне, спускается в ложбину; затем снова взбирается на гору; потом еще раз сбегает вниз, некоторое время идет по ровному месту и в конце концов теряется в складках следующего холма. А высоко, в сердцевине города, в самой старой его части, тесные улочки, мощенные блестящим скользким булыжником, переплетаются, внезапно ломаются под прямым углом; идя по городу, вдруг видишь внизу, у ног, клочок зеленого луга или реки, в которой отражается солнце. Время от времени мягким эхом звучат шаги прохожего. Вы идете мимо старинного дома: сквозь полуоткрытую дверь виден просторный тенистый внутренний дворик и растущее в нем апельсиновое дерево с украшенной золотистыми плодами кроной.

В воздухе стоит легкий запах апельсинового цвета; вдоль дороги над двумя рядами домов широкой лентой тянется синее небо. Вы продолжаете путь: улочки переплелись и запутались; они идут то вверх, то вниз по склонам, с которых вот-вот упадешь. Сейчас слева от вас длинная стена; в ней на большом расстоянии один от другого видны узкие проемы ворот. Подойдите к одному из них; обопритесь на перила, чтобы дать телу роздых; панорама, никогда прежде не виданная, откроется вашим глазам. Мы на высоте более двухсот метров; зеленая равнина вся покрыта мягкими волнами; в светлые краски ковра вплетают свой мрачный узор кроны сереющих олив; на горизонте синяя линия гор, среди которых одна вершина возносится выше всех, почти растворяясь в светло-лиловом небе. А внизу, у подножия стены, трагический, многострадальный Гуадалете течет так близко, что лижет скалу, изгибаясь широкой дугой, и бежит дальше, безмолвный и исполненный коварства. На выступах скал и в проломах растет крапива и тянет свои ветви лесная смоковница; в воздухе кружат и кружат ястребы и стервятники в пестрых перьях; с мельницы, где вода падает с плотины, клокоча и пенясь, доносится непрестанный шум.

Минуты, а может быть, часы пролетают быстро, незаметно. Покоем, благородством, величием веет от этой панорамы. Позади, в тесных улочках то слышится веселый перестук из кузницы, то вдруг раздается крик неусыпного петуха. Стоит продолжить прогулку, чтобы увидеть город целиком. Скажите, разве вас как бытописателя не привлекают благородные старинные ремесла? Разве я не рассказывал тысячу раз и не обещал рассказать еще столько же о кузнецах, столярах, лудильщиках, хранящих мавританские секреты гончарах, о мастерах-шорниках? В Аркосе, бродя по улицам и площадям, вы то и дело принимаетесь разглядывать внутренность лавок и мастерских. Возможно, в конце концов ноги сами приведут вас сюда, в кривой пустынный переулочек; по левой стороне обрыв, огражденный перилами, справа начинается поросший дикими травами склон, увенчанный белыми домами. В конце улочки, на углу вы остановитесь у калитки. Перед вами дом самого замечательного из жителей Аркоса — не вздрагивайте, не ройтесь в воспоминаниях, вы не знакомы с этим человеком. Однако он, видя, как вы рассматриваете вьючные седла, недоуздки, наспинные и подгрудные ремни, развешанные по его крошечной лавочке, пригласит вас войти. И — можно ли сомневаться в андалусце? — расскажет вам всю свою жизнь, год за годом, день за днем, час за часом. Предчувствие не обмануло вас — этого славного человека действительно зовут дядюшкой Хоакином, просто и сердечно.

Дядюшка Хоакин невысок, толст, у него большой выразительный, классический рот и круглый нос. Он безвылазно сидит в своей мастерской, он философ, он видит всех соседей, проходящих мимо поверху или понизу; в его лавчонке собраны старые железяки, сломанные часы, позеленевшие от времени огромные пистолеты, ключи без замков и замки без ключей, таганы, силки для птиц; он не шлифует линзы наподобие Спинозы, но длинной острой иглой шьет большие верховые седла, время от времени отрываясь, чтобы сходить в соседнюю комнатушку, откуда возвращается, попахивая винцом…

— Дядюшка Хоакин, — говорите вы, зачарованные его речью, обращаясь к нему, как к давнему приятелю, — дядюшка Хоакин, плохие настали времена.

Дядюшка Хоакин похлопывает по седлу и говорит:

— Да, хуже некуда…

И потом, коснувшись большим и указательным пальцами уголков губ:

— Вот вы умный человек; я на мельнице родился, оттого у меня и голова белая. Я много повидал, много. Вы знаете, чем мы похожи на Господа нашего Иисуса Христа?

Вы в некотором изумлении не сводите глаз с великого философа. Он продолжает:

— Мы, испанцы, терпим крестную муку, как Господь наш Христос. Три гвоздя — это три квартальных платы за жилье, а удар копьем — четвертая; терновый венец — патент, а бичевание, которому нас подвергают, — это расходы.

Потом дядюшка Хоакин снова слегка похлопывает кожу седла, вздыхает и подводит итог: