Асорин - Асорин. Избранные произведения

— В ковриге, — говорит Мануэль, — три фунта.

— А кроме того, — добавляет Педро, — нам дают полпанильи оливкового масла и немного уксуса.

— А панилья, это сколько? — снова спрашиваю я.

— Панилья, — говорит Педро, — это сотая часть арробы.

— А сколько фунтов в здешней арробе?

— У нас в арробе двадцать пять фунтов.

— Так вот, — говорю я, — мне думается, что, имея три реала, ковригу хлеба, полпанильи масла и немного уксуса, не проживешь.

— И не забудьте, — добавляет Педро, — поденщик не весь год работает; если из двенадцати месяцев шесть работаешь — можно считать, повезло.

— А если так, — говорю я, — то каков, по-вашему, должен быть минимальный дневной заработок? Педро, Хуан, Пепе Луис, Мануэль, Хинес, Антонио, давайте подробно посчитаем, сколько вам нужно на еду?

Все слегка улыбаются.

— Давайте! — восклицает Педро.

— Сейчас вы убедитесь! — кричат Хуан, Пепе Луис, Хинес, Мануэль и Антонио.

— Прежде всего, — говорю я, — предположим, что ваша семья, Педро, состоит из вас, вашей жены и троих детей.

— Да у меня как раз такая семья! — восклицает Педро.

— Значит, — отвечаю я, — предполагать ничего не нужно. Вы, Педро, покупаете хлеб. Сколько хлеба вы покупаете ежедневно?

— Мне нужно будет три кило. Думаете, много?

Я спешу возразить.

— Нет, нет, Педро, никоим образом; мне кажется, в самый раз.

— Три кило по тридцать шесть сантимов за килограмм.

— И лучше черного, чтобы много не съесть! — вставляет Пепе Луис.

— Сколько масла?

— Две панильи, это реал.

— Сколько фасоли?

— Килограмм, по тридцать шесть сантимов.

— Картошки?

— На картошку положим десять сантимов.

— А мяса?

Педро на мгновенье замирает; на лицах Хуана, Пепе Луиса, Мануэля, Хинеса и Антонио появляются улыбки.

— Мяса, — наконец медленно произносит Педро, — мяса мы и не видим.

— А вино?

Снова молчание и снова улыбки.

— Стаканчик, — говорит Пепе Луис, — раз месяца в три.

— Теперь плата за жилье, — предлагаю я.

— Плата за жилье поднялась до четырнадцати, шестнадцати и восемнадцати реалов в месяц, — продолжает Педро. — На жилье положим пятнадцать сантимов в день.

— Тогда посмотрим, что с одеждой. Какую одежду вы носите?

— Вы же видите.

Я вижу изношенные легонькие куртки, обтрепанные брюки, разваливающиеся ботинки, засаленные дырявые шляпы.

— Сколько же вы предлагаете положить на одежду?

— Кладем, — говорит Педро, — тридцать сантимов в день.

— А на табак?

— На табак десять сантимов в день.

— Ничего мы не забыли? А траты на парикмахерскую и стирку одежды?

— На парикмахерскую не надо: мы бреемся сами. А для стирки возьмем пять сантимов на мыло да еще добавим десять на дрова, чтобы греть воду, так?

— Прекрасно, — отвечаю я, — теперь подсчитаем.

Вся сумма составляет две песеты сорок девять сантимов.

— Ну, Педро, Хуан, Пепе Луис, Мануэль, Хинес, Антонио, — обращаюсь я к своим друзьям, — расчеты, которые мы с вами произвели, никого не должны возмутить, они предельно скромны. А теперь скажите: если вы зарабатываете в день три реала, а вам нужно расходовать по меньшей мере девять реалов и двадцать четыре сантима, что делать? Как разрешить противоречие? Что вы думаете по этому поводу? Я рад, что вы разговариваете со мной откровенно, как с товарищем. Работы по строительству шоссе, начала которых мы все ждем, только отсрочат сегодняшние заботы; вопрос надо будет решать заново. Вы много думали над этим: как по-вашему, что нужно делать?

Педро, Хуан, Антонио, Хинес, Мануэль и Пепе Луис молча переглядываются. Может быть, им не хочется высказывать малознакомому человеку свои сокровенные мысли? И вдруг Антонио, который до сих пор не сказал ни слова, поднимает голову и начинает говорить. Антонио — один из тех робких, застенчивых людей, которые терпеливо, безучастно сносят все, что ни выпадает им на долю, но, когда меньше всего ждешь, начинают действовать, обнаруживая в словах и поступках удивительную смелость и силу. Я хочу, чтобы вы боялись и уважали этих людей, которые проходят по жизни незамеченными, которые в ваших глазах мелки и ничтожны. Это они вершат великие деяния, повергают в трепет, это они возглавляют и вдохновляют толпы во времена революций.

В Лебрихе, — сказал Антонио, — много невозделанных земель; эти земли, так мы полагаем, правительство должно отобрать у владельцев и продать нам в долгосрочный кредит. Сейчас в селении крестьяне арендуют мелкие участки; но эта аренда лишь служит обогащению посредников. Я, например, арендую участок; я плачу за него тридцать одну песету и двадцать пять сантимов. Человек, которому я плачу эти деньги, не хозяин участка; он, в свою очередь, снимает его и платит настоящему хозяину всего одиннадцать песет. И вот эту разницу между тем, что плачу я и платит он, я считаю, с меня берут несправедливо. Мой случай самый обычный; я хочу сказать вам, что в Лебрихе такая система распространена, что помещики отдают землю в аренду нескольким перекупщикам, а те, в свою очередь, сдают ее мелким землевладельцам. А самое худшее не это, хуже всего, когда — слушайте внимательно — распахивают целину и сдают участок поденщику, и он обрабатывает землю со всем усердием, заботливо расчищает ее, добивается больших урожаев, и тут-то хозяин отказывает поденщику, чтобы сдать участок другому за большую цену; выходит, что крестьянин бился несколько лет, возделывая землю, а все его труды пошли на обогащение хозяина участка.

Антонио на минуту умолкает.

— Но, Антонио, — обращаюсь я к нему, — даже когда эти невозделанные земли отберут и разделят, что вы станете делать с ними? Разве вам не нужны будут средства, чтобы начать возделывать новые участки?

— Это известно, — отвечает Антонио, — мы знаем, что государство не может провести такую реформу, не содействуя в то же время земельному кредиту. Не существует банков и касс, которые ссужали бы крестьян деньгами за небольшие проценты. Сейчас в Лебрихе, например, не найдется помещика, который одолжил бы поденщику хоть дуро, поверив ему на слово; прямого кредита не существует; за работягу должен поручиться человек с деньгами; чтобы взять ссуду в двадцать пять песет, нужно иметь имущество стоимостью по крайней мере в пятьсот раз больше. Кроме того, проценты за ссуду взлетели до двадцати пяти, а еще надо платить посреднику и угощать его, да и на вексель надо потратить двадцать пять сантимов.

Я внимательно слушаю Антонио; товарищи подтверждают его слова.

— То, что вы сказали сейчас, — спрашиваю я наконец, — вы когда-нибудь говорили публично?

— Сотни раз, сотни раз! — восклицают все.

И Антонио, в еще большем возбуждении:

— Когда мы говорим это, когда обращаемся за разрешением провести собрание, нам присылают полсотни жандармов. Правительство не знает иного средства решать социальные проблемы. Наших рассуждений никто не слушает; никто на них не отвечает; нами распоряжаются при помощи ружей; и таким образом министры считают выполненным свой долг перед обществом.