Асорин - Асорин. Избранные произведения

А Консоласьон не появляется. Я снова принимаюсь звать ее и хлопать в ладоши. Кругом тихо; вскоре раздается легкий стук каблучков, и вот передо мной в тени дверного проема высокая статная девушка с огромными черными глазами и красным цветком, горящим надо лбом. Это, без сомнения, и есть Консоласьон.

— Простите, Консоласьон, — говорю я, — я пришел поискать здесь себе комнату.

Какая красавица Консоласьон! Отчего не упомянуть об этом? Наверняка здесь есть комната.

— Вы уже завтракали? — спрашивает девушка.

— Нет, Консоласьон, — отвечаю я, улыбаясь ей, — я еще не завтракал.

И Консоласьон ведет меня в столовую; если бы я не боялся оказаться докучлив, я бы сказал еще, что движения Консоласьон легки, изящны; когда она накрывает на стол или убирает тарелку, то поворачивается так быстро и ладно, что юбка ее разлетается и мелькает нога — маленькая, легкая, приподнятая прямым каблучком. Я ем и любуюсь Консоласьон; завтрак пролетает мгновенно. И поскольку с едой покончено, я замышляю то, что проделывал уже тысячу раз и проделаю столько же. Вы, наверное, догадались, что я говорю о посещении казино. Казино на площади; там все так же пусто, тихо; в глубокой тени продолжают сидеть крестьяне, застыв, опустив головы, надвинув на лоб шляпы.

— Ваше имя Антонио? — спрашиваю я парня из казино.

— Нет, — отвечает он. — Меня зовут Хуан.

— Хуан, — снова обращаюсь я к нему, — как тут идут дела?

Хуан глубоко вздыхает, хмурится, сжимает губы и наконец говорит:

— Плохо, очень плохо; тут нечего…

И он правою рукою делает около рта движение, показывая, как едят. Я один в казино; никогда прежде мне не приходилось видеть более располагающего, спокойного, уютного казино. Это просторная квадратная зала старого дома; солнце щедро льется сквозь четыре больших окна; когда опущены шторы, мягкий зеленый свет разливается по старинной комнате, оставляя в полутени две кушетки, которые так и тянут к себе, и два старых, обитых черной тканью дивана, не менее располагающих. Потолок опирается на каменный столб; на полу расстелена чистая циновка…

В казино никого нет; сейчас два часа.

— Что, Хуан, никто не бывает в казино? — спрашиваю я.

— Нет, сеньор, никто, — грустно отвечает Хуан.

— А здешние сеньоры? — вновь задаю я вопрос.

— Никто, никто не приходит, — так же печально отвечает он.

Сеньоры не выходят из своих домов, ноги их не бывает на улице. «На днях, — говорил мне в Севилье один известный журналист, — на днях мне надо было поехать в провинциальный городок повидаться с приятелем, и он уверял меня, что уж месяца два как не выходил на улицу». Крестьяне не злы, они попросту голодны. Засуха погубила посевы; виноградники поражены филлоксерой. Как разрешится неизбежное страшное столкновение землевладельцев и крестьян? Лебриха насчитывает четырнадцать тысяч душ населения, из них три тысячи поденщиков. Из этих трех тысяч примерно половина — мелкие землевладельцы; у них есть участок, есть осел. Другим же не на что надеяться, кроме своего заработка; но положение и тех и других вызывает тревогу. Прежде для этих наемных рабочих находился выход: почти всем хватало работы на виноградниках в окрестностях Хереса. Но Херес теперь в глубоком кризисе; там нет работы; поденщики из Лебрихи и не едут в эти края. Все они без работы. «Смотреть больно, — говорили мне помещики, — как эти работяги приходят к нам и говорят, что им нечего есть, что их жены и дети голодают». С 18 февраля помещики оказывают крестьянам помощь, муниципалитет определяет величину расходов. Но этих средств не хватает, то, что достается каждому крестьянину, едва дает ему возможность продержаться; кризис углубляется день ото дня, терпению приходит конец; несколько дней назад обозленная толпа разграбила продуктовую лавку. Что случится через восемь, десять, двадцать дней? Неужели нет никакого выхода?

Читатель, возможность предотвратить столкновение существует; но не следует забывать, что мы находимся в Испании.

Все эти лебрихские рабочие в прошлом году примерно в таких же обстоятельствах — только менее жестких — нашли работу на прокладке проселочной дороги в Монтельяно; сейчас можно было бы смягчить кризис строительством шоссе до Требухены. Строительство уже решено, но никак не придет приказ начинать работы. По каким учреждениям нужно ходить, чтобы добиться этого приказа? Сколько подписей надо набрать? Какие толстенные портфели надо будет открыть и закрыть? Сколько посыльных в галунах должны будут перемерить шагами мрачные коридоры министерств? Сколько заседаний должен отбыть начальник соответствующего ведомства, руководитель данной отрасли, чиновник из одного и чиновник из другого отдела?

Тем временем эти работяги-крестьяне печально, угрюмо бродят по улицам Лебрихи; уныло сидят на площади; потом встают, идут домой; слышат плач жен и детей; опять уходят; снова, в который раз, бредут в отчаянии и гневе по улицам.

Есть две Испании. И те люди, что всю жизнь работают на заводах или в полях, винят вас, заседающих в палатах и министерствах, во всех своих бедах…

5 апреля 1905 г.

В предыдущей главе мы попытались вчерне наметить фон, сейчас набросаем фигуры. Все мы собрались за широким столом казино, сидим в отдельной комнате, друг напротив друга, рука об руку, намереваясь поговорить не спеша.

— Давайте начинать, — говорю я, обращаясь к Педро, — он слева от меня. — Давайте, мне хотелось бы, чтобы вы сказали откровенно, что думаете о теперешнем положении.

Педро обменивается быстрым взглядом с остальными, остальные — это Хуан, Пепе Луис, Мануэль, Хинес и Антонио. Все они одеты в легкие белые парусиновые куртки; у всех худые обветренные лица с запавшими глазами; все сидят в несколько принужденных позах, положив шляпы на колени. И Педро — старик с ясными, живыми, выразительными глазами — оборачивается ко мне, вертит в руках шляпу и говорит:

— Ну, вы уж видели, хуже некуда…

— Видел, — отвечаю я, — видел, но мне хотелось бы, чтобы вы рассказали, как вы теперь живете; у вас жены, дети. Как вы справляетесь с хозяйством в тяжелые времена?

Педро некоторое время молчит.

— Мы теперь, — говорит он в ответ, — остались без работы; рабочие Лебрихи распределены между помещиками; помещик дает ежедневно каждому поденщику шестьдесят сантимов. Как вы понимаете, на шестьдесят сантимов не проживешь, на шестьдесят сантимов мы покупаем хлеба и завариваем его водою, и вот это едим.

— Да, — замечаю я, — так продолжаться не может. Вам необходим заработок. Сколько обычно зарабатывают в день в этих местах?

— Прежде, — отвечает Пепе Луис, — мы зарабатывали три реала и ковригу хлеба.

— Ковригу хлеба? — переспрашиваю я. — А сколько это — коврига?