Анджей Струг - Новеллы и повести

Однажды он оторвался на минуту от книги и сделал радостное для себя открытие. Он как раз начал читать роман Бальзака «Шагреневая кожа»; там, в самом начале, герой, решивший броситься в Сену, заходит, чтобы скоротать оставшееся время, в антикварную лавку и целиком погружается в созерцание предметов старины, воскрешающих в памяти события столетней давности, вещей, которые были свидетелями удивительных человеческих судеб. Новая осенившая его мысль приняла форму неожиданного вопроса: а отчего бы ему и дальше не вести ту же спокойную жизнь, что и до сих пор? Почему суд, предвестник смерти, надо воспринимать как некий рубеж? Почему, вернувшись из зала суда, не делать того же, что он обычно делал: читать, есть, спать, думать о чем захочется? Пока не настанет время идти на казнь. Он представил себе — вот за ним уже явились. Он закрывает книгу и идет, так, как обычно шел на прогулку в тюремный двор. Остальное свершится само собой. Труднее ли, чем думается, легче ли, главное — быстро. Это простое, ясное решение обрадовало его и успокоило. Он снова взялся за роман и с наслаждением читал целый день. У него вошло в привычку каждое утро вспоминать об этом решении, — вернее, оно само просыпалось вместе с ним и само напоминало о себе. Однако ночью внушение, видимо, теряло силу, и в яркие его, удивительные сны стали вторгаться темные, страшные образы.

Мир сновидений, который прежде, на воле, был ему почти неведом и возникал редко, да и то неясным, расплывчатым пятном, теперь, когда дни проходили в одиночестве, настежь распахнул перед ним свои двери. Сразу за порогом открывалось красочное, фантастическое зрелище, всякий раз новое; истосковавшаяся по впечатлениям душа упивалась ими. Сновидения были поразительно четкими и надолго оставались в памяти, словно действительные, реальные события, пережитые наяву. Они не носили следа настоящей его жизни, воспоминаний, раздумий. Все там было новым; подобные картины и сюжеты никогда не являлись ему ни в мыслях, ни в воображении. Он очень удивлялся, что вовсе не снились ему ни революция, ни тюрьма или что-нибудь с этим связанное. Чужими, далекими были возникавшие перед ним миражи, однако он любил их и ждал. Они переносили его в другую, неизвестную жизнь, возможно, внеземную, предлагали ему общение со странными существами, людьми-нелюдьми, которых он, однако же, хорошо понимал и вместе с ними кружился в водовороте невероятно сложных дел, совершающихся вне времени и пространства.

Лишь недавно нарушился заведенный порядок. Пришла ночь, когда деятельная мысль не пожелала уснуть, как обычно, и проникла в запретный для нее мир, трезвая и безжалостная. Он в ужасе вскакивал с койки. Иногда ему не удавалось проснуться и он громко стонал во сне; целый день ходил он потом под тягостным впечатлением ночных кошмаров. Напрасными были попытки отмахнуться от них или забыть. Он помнил, он бессознательно помнил, ибо — хотя приснившиеся образы, слова, звуки исчезали — оставался какой-то символ, какой-то общий смысл, не поддающийся точному определению. Это беспокоило его, мучило, и голова делалась тяжелой, будто на нее положили камень. Ночь сплошь и рядом задавала ему загадку, бестолковую, глупую загадку, а он все равно трудился, стараясь найти ответ. Он уже не мог отнестись к этому легко; там, в снах, гнездились страшные вещи, там нашло себе надежный приют все мрачное, чему днем преграждал дорогу бодрствующий разум. Там прятались и безбоязненно жили отрывочные мысли, смутная тревога, невнятные предчувствия. Они выползали ночью и терзали, тиранили беззащитного.

Еще в детстве приснился ему страшный сон; потом снился редко, но всегда наводил ужас. Он пугался этого сна ребенком и пугался, став взрослым, почти совсем забывал про него, пока однажды ночью сон не наваливался вдруг и опять душил, давил тяжелым страхом. Сон был неизменно одинаков, до малейших деталей: темная, непроглядная ночь, стена какого-то старого здания. За стеной воет ветер и происходит что-то непонятное. Он жмется к стене, дрожит, умоляет не трогать его, и это длится бесконечно долго — мука ожидания, мука неизвестности. Но вот за стеной все утихло, и кто-то начинал взбираться на нее с той стороны. Белые светящиеся руки цепляются за край, с усилием влезает черная, как сама ночь, фигура. Вот и все. Но им овладевает панический страх — что будет дальше, куда потянутся белые руки? Когда он был маленьким, он просыпался в ужасе, ему казалось, будто вокруг только одни стены. На плач и крики входила мать со свечою в руках и заставала его в слезах, прижавшеюся к стене.

— Что с тобою, сынок?

— Меня замуровали, опять меня замуровали…

— Да нет же, это тебе все приснилось!

Он верил ей, но боялся остаться один, плакал и просил, чтобы она не уходила. Кончалось тем, что мать брала его к себе, долго гладила и утешала, пока он не засыпал снова. Старый друг, декадент и оккультист, хорошо знал эту стену. Разбуженный ночью криком и стонами, тормошил приятеля:

— Опять стена?

— Да, черт побери… Зря я в трактире съел эту падаль, да еще на ночь…

Потом начиналась дискуссия о природе сновидений, оккультист выспрашивал подробности, объяснял и толковал сон, терпеливо перенося насмешки, а утром рисовал картон на этот сюжет.

Здесь, в тюрьме, только однажды привиделся ему сон о стене, и случилось это приблизительно за неделю до суда, но страшное видение возникло так отчетливо, что он, боясь, как бы все не повторилось снова, две ночи не ложился спать.

Эти несуразные сны досаждали ему, мешали спокойно относиться к неумолимо приближающейся минуте. Он уже и без того не забывал, что сидит за решеткой и что жизнь его кончится совершенно определенным образом. Прошло то время, когда он был в состоянии по-настоящему забывать об этом. Но пока еще без особенных усилий он мог подолгу не размышлять на эту тему и сохранял способность читать, предаваться воспоминаниям или решать какие-нибудь проблемы. А теперь все рушилось. Уже случались недобрые минуты, недобрые часы.

В эти дни к нему стал приходить его защитник. Кто-то из товарищей прислал ему бланк — доверенность, которую он должен подписать, а они наймут тогда адвоката. Он очень обрадовался, что встретит человека с воли. Ему очень хотелось, чтобы адвокат оказался хорошим, симпатичным человеком, который бы понимал все и не слишком бы докучал своей защитой, не имеющей ни малейшего смысла. Он мысленно нарисовал себе облик адвоката: пожилой, седой, серьезный, добрый господин, с которым они встретятся и поговорят о том, о сем. Так неожиданно ему захотелось.

Но перед ним предстал элегантный и совсем не старый еще мужчина с большим солидным портфелем. И хотя он выглядел молодо, и неизвестно, был ли добрым, он с первых слов расположил к себе своего подзащитного. Он сразу согласился со всем: правильно, незачем изворачиваться, защиту на суде он будет вести так, как они договорятся, волю клиента он глубоко уважает и так далее. При первой встрече они беседовали о знакомых, обсуждали новости.