Джордж Джиссинг - Мученики пера

— Но какъ-же намъ видѣться?.. Вотъ что я придумалъ: я буду жить съ моими сестрами; у насъ будутъ двѣ гостиныхъ, и приходя къ нимъ, вы можете бывать и у меня. Вѣдь этимъ предразсудкамъ такъ легко удовлетворить...

— Вы сдѣлаете это?

— Я пойду завтра-же искать другія комнаты. Сестры будутъ очень рады переѣхать въ болѣе приличный кварталъ: а вы, приходя, будете спрашивать Дору или Модъ.

— Но теперь я не стану дожидаться ихъ, Джэсперъ.

— Хорошо. Но вы смѣло можете просидѣть еще часъ. Онѣ не возвратятся ранѣе. Ваша мать не будетъ противъ насъ?

— Нѣтъ... Но бѣдная мама никогда не осмѣлится защищать меня передъ отцомъ.

— Я чувствую, что было-бы низко съ моей стороны предоставлять вамъ, Мэріанъ, сказать обо всемъ вашему отцу. Лучше я рискну и пойду къ нему.

— Нѣтъ, не дѣлайте этого пока.

— Такъ я напишу ему, — напишу такое письмо, которое онъ не будетъ въ состояніи принять въ дурную сторону.

Мэріанъ задумалась.

— Напишите, если хотите, Джэсперъ, только не теперь; надо подождать.

— Отчего-же не теперь?

— Лучше подождать. Вѣдь мое наслѣдство, прибавила она смѣясь, — принадлежитъ мнѣ пока только номинально. Завѣщаніе еще не провѣрено, да и капиталъ нужно еще реализировать.

Она объяснила ему подробности. Джэсперъ слушалъ, потупивъ глаза. Онъ почувствовалъ нѣкоторое облегченіе, когда разговоръ перешолъ отъ дифирамбовъ къ практическимъ вопросамъ. Чуткая Мэріанъ, наблюдавшая за выраженіемъ его лица, замѣтила это. Онъ даже выпустилъ ея руку.

— Вы предпочитаете ничего не говорить вашему отцу, пока дѣло не выяснится окончательно? сказалъ онъ въ раздумьи.

— Да, если вы согласны на это.

— Конечно, такъ будетъ лучше.

Она ожидала другого отвѣта, но Джэсперъ снова погрузился въ размышленія, очевидно практическаго характера.

— Мнѣ пора идти, сказала она.

— Пора? Ну, нечего дѣлать, если вы непремѣнно хотите.

Онъ всталъ, когда она еще сидѣла. Немного погодя, Мэріанъ подошла къ нему и взяла его руку.

— Вы въ самомъ дѣлѣ любите меня, Джэсперъ? спросила она, держа его руку въ своихъ ладоняхъ.

— Люблю, Мэріанъ. А вы все еще сомнѣваетесь въ этомъ?

— Вамъ не жаль, что я ухожу?

— Конечно, жаль, дорогая моя. Я желалъ-бы весь вечеръ просидѣть съ вами вдвоемъ.

Прикосновеніе ея опять произвело на него свое дѣйствіе. Онъ прижалъ ее къ себѣ, гладя ея волосы и цѣлуя въ лобъ.

— Можетъ быть, вамъ не нравится, что я ношу короткіе волосы? спросила она, жаждая новыхъ похвалъ.

— Не нравится? Напротивъ, это прелестно. Я не могу себѣ представить васъ съ косой, или въ какой-нибудь другой прическѣ.

— Какъ я рада, что это нравится вамъ!

— Мнѣ все нравится въ васъ, моя мыслящая женщина.

— Развѣ я кажусь такой «мыслящей»?

— Да; и сдержанной, и кроткой, и съ такими чудными глазами, которые такъ много говорятъ.

Она трепетала отъ счастья и прятала лицо на его груди.

— Мнѣ кажется, что я возрождаюсь, Джэсперъ. Все въ мірѣ представляется мнѣ въ какомъ-то новомъ свѣтѣ, и я кажусь странной самой себѣ. Вѣдь до сихъ поръ я совсѣмъ не знала счастья, да и теперь мнѣ не вѣрится въ него.

Она одѣлась и они вмѣстѣ вышли изъ дома, на что хозяйка не преминула обратить вниманіе. Джэсперъ проводилъ Мэріанъ до половины дороги, и они условились, что онъ напишетъ ей черезъ своихъ сестеръ и постарается ускорить переѣздъ на новую квартиру.

Простившись съ нимъ, Мэріанъ оглянулась, но онъ быстро шолъ, свѣсивъ голову на грудь и видимо погруженный въ размышленія.

Жалость къ самому себѣ часто спасаетъ людей отъ отчаянія, вызывая въ нихъ духъ упрямаго сопротивленія ударамъ судьбы. Такого-же рода чувство поддерживало и Рирдона въ первый мѣсяцъ послѣ разлуки его съ женой. Иногда, по вечерамъ, онъ бродилъ около Вестборнъ-Парка, гдѣ жила Эми, и всякій разъ послѣ того возвращался на свой чердакъ подкрѣпленный, въ сознаніи людской несправедливости къ нему, въ возмущеніи противъ обстоятельствъ и полный горечи противъ жены, не пожелавшей пожертвовать комфортомъ, чтобы раздѣлить его судьбу. Минутами онъ былъ недалекъ отъ того состоянія, которое приписывала ему Мистриссъ Юль: въ припадкѣ необычайнаго высокомѣрія, онъ стоялъ среди своей жалкой обстановки и презрительно хохоталъ надъ тѣми, кто осуждалъ или жалѣлъ его. Услыхавъ отъ Мильвэна, что Эми нездорова вслѣдствіе пережитыхъ ею волненій, онъ хотѣлъ было бѣжать къ ней, но порывъ этотъ смѣнился чувствомъ удовольствія, что и она испиваетъ свою долю горечи, и даже желанія, чтобы болѣзнь ея сдѣлалась серьезной. Онъ представлялъ себѣ, какъ его позовутъ къ ея болѣзненному одру, какъ она будетъ просить у него прощенья. Впрочемъ, нельзя сказать, чтобы въ немъ говорила одна мстительность; удовольствіе его скорѣе объяснялось надеждой, что Эми страдаетъ потому, что сохраняетъ еще остатокъ любви къ нему. Но дни уходили, не принося никакихъ вѣстей отъ жены, и обманувшись въ ожиданіяхъ, Рирдонъ ожесточился, пересталъ бродить около дома Эми и замкнулся въ упрямомъ рѣшеніи не дѣлать ни шага съ своей стороны.

Въ концѣ каждаго мѣсяца онъ посылалъ женѣ половину своего жалованья, кладя деньги въ конвертъ, адресованный на ея имя. На двѣ первыя посылки не пришло никакого отвѣта; на третью Эми отвѣтила слѣдующей запиской: «Такъ-какъ вы продолжаете посылать мнѣ деньги, то я считаю нужнымъ извѣстить васъ, что я не могу употреблять ихъ для моихъ надобностей. Быть можетъ, вы приносите эту жертву по чувству долга, но боюсь, что васъ побуждаетъ къ ней скорѣе желаніе ежемѣсячно напоминать мнѣ о лишеніяхъ, которыя вы терпите, и постоянно мучить меня этимъ способомъ. Все, что прислано вами, я положила на имя Вилли въ сберегательную кассу, и буду и впредь поступать такимъ-же образомъ».

Дня два Рирдонъ крѣпился съ своемъ намѣреніи не отвѣчать; наконецъ, не выдержалъ и далъ исходъ обуревавшимъ его чувствамъ. «Я нахожу вполнѣ естественнымъ, писалъ онъ, — что вы перетолковываете въ дурную сторону все, что я ни дѣлаю. Лишенія мои очень мало заботятъ меня; они — ничто въ сравненіи съ мыслью, что я покинутъ за мою бѣдность. Мнѣ и въ голову не могло придти, что вы способны огорчаться моими обстоятельствами: для этого пришлось-бы предположить въ вашемъ характерѣ нѣкоторую долю великодушія».

Едва онъ опустилъ это письмо въ почтовый ящикъ, какъ уже раскаялся въ этомъ. Онъ чувствовалъ, что оно недостойно его, что въ немъ ложь на каждой строкѣ, и мучился стыдомъ, что могъ написать его, создавъ такимъ образомъ новую причину для себя впадать въ мрачное уныніе.

Кромѣ людей, съ которыми Рирдонъ встрѣчался въ госпиталѣ, онъ видѣлся только съ однимъ Биффеномъ. Реалистъ навѣщалъ его каждую недѣлю; несчастье Рирдона еще болѣе скрѣпило ихъ дружбу. Биффенъ былъ одаренъ такимъ запасомъ природной деликатности, что открывать ему свои личныя горести было утѣшеніемъ. Но какъ ни глубоко сочувствовалъ онъ Рирдону, однако всегда оспаривалъ его слишкомъ рѣзкія сужденія объ Эми и этимъ доставлялъ ему тайное удовольствіе.