Джордж Джиссинг - Мученики пера

Квартира Рирдона состояла изъ гостиной, спальни и кухни. Впрочемъ, кухня шла за столовую; кухонныя принадлежности прятались за изящными ширмами; стѣны были увѣшаны картинами и книжными полками; небольшой лохани, стоявшей въ сторонѣ, было вполнѣ достаточно для грязныхъ хозяйственныхъ операцій.

Здѣсь была сфера дѣятельности Эми въ тѣ часы, когда мужъ ея работалъ, или пытался работать. Лицевая комната служила ему кабинетомъ. Письменный столъ стоялъ у окна; полки по стѣнамъ были уставлены журналами. Украшеніемъ комнаты служили недорогія вазы, бюсты и гравюры.

Молоденькая служанка, недавно окончившая школу, приходила каждое утро въ восьмомъ часу и оставалась до двухъ. Рирдоны обѣдали рано и мужъ имѣлъ обыкновеніе садиться за работу послѣ обѣда, и работать съ небольшими перерывами до десяти или одиннадцати часовъ.

Разъ вечеромъ, онъ сидѣлъ за своимъ письменнымъ столомъ надъ листомъ бумаги. Солнце садилось, ударяя въ окна противуположнаго дома. Рирдонъ уже часа три сидѣлъ въ одномъ положеніи. Отъ времени до времени онъ обмакивалъ перо въ чернильницу, собираясь писать, но изъ этихъ попытокъ ничего не выходило. Въ заголовкѣ листа стояло: «Глава III» — и больше ничего. Между тѣмъ уже начинало смеркаться.

Рирдону было тридцать-два года, но онъ казался старше своихъ лѣтъ. Блѣдное лицо его носило слѣды нравственныхъ мукъ; широко раскрытые глаза но временамъ глядѣли разсѣянно и тупо. Выходя изъ задумчивости, онъ нервно двигался на стулѣ, въ сотый разъ обмакивалъ перо въ чернила и порывисто наклонялся надъ столомъ. Напрасно! Онъ даже не зналъ, что хочетъ сказать; въ головѣ его не связывалось и двухъ мыслей.

Когда совсѣмъ смерклось, онъ облокотился руками на столъ, положилъ на нихъ голову и какъ-будто заснулъ.

Отворилась дверь и звонкій молодой голосъ спросилъ:

— Подать лампу, Эдвинъ?

Онъ повернулся на стулѣ къ двери.

— Поди сюда, Эми.

Жена подошла къ нему. Въ комнатѣ было еще не совсѣмъ темно, благодаря отраженію отъ противуположной стѣны.

— Что съ тобою? Тебѣ не пишется?

— Я ничего не написалъ сегодня. Этакъ можно съума сойти! Посиди со мною, голубушка.

— Постой, я принесу лампу.

— Не надо; поговоримъ такъ. Мы лучше поймемъ другъ друга.

— Глупости! У тебя такія болѣзненныя мысли, что мнѣ дѣлается страшно впотьмахъ.

Она ушла и немного погодя вернулась съ зажженной лампой.

— Опусти стору, Эдвинъ.

Эми была тонка и невысока; плечи ея казались слишкомъ широкими для ея фигуры. Золотисторыжіе волосы лежали роскошной короной на ея маленькой, изящной головѣ. Но типъ лица у нея былъ не женственный. При короткихъ волосахъ и въ мужскомъ платьѣ, она походила-бы на хорошенькаго и бойкаго 17-лѣтняго юношу, привыкшаго повелѣвать. Форма ея носа была-бы совершенной, если-бы не легкая крючковатость, нѣсколько портившая ея профиль. Губы круто изгибались, а когда втягивались, то говорили о характерѣ, съ которымъ не легко ладить. Крѣпкія мышцы шеи гармонировали съ широкими плечами.

Вообще бюстъ ея казался высѣченнымъ изъ мрамора смѣлою рукою и обѣщавшимъ дать подъ рѣзцомъ великолѣпные результаты. Но отъ нея вѣяло холодомъ. Румянецъ рѣдко появлялся на ея щекахъ.

Ей не было еще двадцати-двухъ лѣтъ, хотя она была замужемъ уже почти два года и имѣла десяти-мѣсячнаго ребенка. Костюмъ ея былъ очень непритязателенъ въ смыслѣ фасона и цвѣта, но сидѣлъ на ней превосходно. Все въ ея наружности до малѣйшихъ подробностей свидѣтельствовало о щепетильно-утонченныхъ привычкахъ. Поступь ея была изящна и тверда, всѣ позы ея были граціозны.

— Въ чемъ дѣло? Отчего ты не можешь писать? спросила она, и въ тонѣ ея слышался скорѣе дружескій выговоръ, чѣмъ любовь или нѣжная заботливость.

Рирдонъ всталъ и прошелся по комнатѣ; потомъ, подойдя сзади къ женѣ, облокотился на спинку ея стула и нагнулся къ ея плечу.

— Эми!

— Ну?

— Кажется, со мною кончено... Врядъ-ли я въ состояніи продолжать писать.

— Не говори глупостей! Что-же тебѣ мѣшаетъ?

— Можетъ-быть, я просто нерасположенъ... Но я начинаю сильно тревожиться за будущее. Мнѣ кажется, что воля моя слабѣетъ; я не могу прослѣдить до конца никакой мысли. Если мнѣ мелькнетъ какая-нибудь хорошая идея, то весь сокъ изъ нея уходитъ, прежде, чѣмъ я успѣваю занести ее на бумагу. Въ эти немногіе мѣсяцы я началъ писать съ десятокъ разныхъ романовъ; я стыдился сознаться тебѣ, что начинаю все новые. Написавъ двадцать страницъ, я чувствую, что фантазія моя истощается. Мнѣ опротивѣло это занятіе и я не могу продолжать его, — не могу Мои пальцы отказываются держать перо. Я написалъ такимъ образомъ болѣе трехъ томовъ, но все уничтожилъ.

— И все это отъ твоей болѣзненной добросовѣстности. Напрасно уничтожилъ! Для рынка все пригодилось-бы.

— Не говори этого слова, Эми; я не терплю его.

— Напрасно! возразила она практичнымъ тономъ. — Прежде тебѣ можно было разбирать, а теперь ты обязанъ писать для рынка. Ты самъ согласился съ этимъ.

Онъ промолчалъ.

— Что-же ты написалъ? На чемъ остановился? допрашивала она.

— Написалъ двѣ главы романа, а продолжать не могу. Трехтомный романъ представляется мнѣ безконечною пустыней, изъ которой я не вижу возможности выбраться. Идея романа искусственна, нелѣпа, и ни одного живого характера!

— Читатели не разбираютъ... Не стой такъ сзади меня. Странная манера разговаривать! Сядь здѣсь.

Онъ сѣлъ въ нѣкоторомъ отдаленіи отъ нея.

— Да, сказалъ онъ, перемѣнивъ тонъ, — вотъ это хуже всего...

— Что это?

— Что ты... ну, что объ этомъ говорить!

— Что я?

Она не глядѣла на него и немного втянула свои губы.

— Что ты перемѣнилась ко мнѣ, благодаря моимъ неудачамъ. Ты, конечно, находишь, что я не таковъ, какимъ ты меня представляла себѣ. Быть можетъ даже ты считаешь себя обманутою. Я не виню тебя, это естественно...

— Скажу тебѣ чистосердечно, что я думаю о тебѣ, произнесла она, помолчавъ. — Твой характеръ гораздо слабѣе, чѣмъ я ожидала. Затрудненія подавляютъ тебя вмѣсто того, чтобы подстрекать къ борьбѣ.

— Это правда. Это всегда было моимъ недостаткомъ.

— Но развѣ ты не сознаешь, что это недостойно мужчины? Ты говоришь, что любишь меня, и я желала-бы вѣрить этому. Но ты ничего не дѣлаешь, чтобы предотвратить грозящую намъ ужасную, отвратительную нищету. Что будетъ съ нами, если ты станешь просиживать день за днемъ безъ всякаго прока, пока мы не проживемся до послѣдняго шиллинга?

— Нѣтъ, я добьюсь чего-нибудь... долженъ добиться.

— Но когда-же ты начнешь серьезно работать? Черезъ день-два придется платить за квартиру, за четверть года, и у насъ останется всего пятнадцать фунтовъ капитала. Изъ чего мы заплатимъ на Рождество? На что будемъ жить? Мало-ли какіе экстренные расходы понадобятся къ зимѣ! Довольно того, что мы все лѣто прожили въ городѣ. Я не роптала и не ворчала; но я начинаю думать, что ворчать будетъ благоразумнѣе.