Дэвид Марксон - Любовница Витгенштейна

Что я сделала, так это расплескала бензин по старой комнате Саймона.

Почти все оставшееся утро я могла наблюдать, как дым поднимается и поднимается, в зеркале заднего вида.

Теперь у меня два огромных камина. Здесь, в доме у моря, я имею в виду. А в кухне — антикварная пузатая печка.

Я очень полюбила эту печку.

Саймону было семь, между прочим.

Неподалеку растет множество ягод. А в нескольких минутах ходьбы за моим ручьем есть разные овощи, в полях, которые раньше возделывались, но теперь, конечно, заросли сорняками.

За окном, у которого я сижу, ветерок шуршит тысячами листьев. Лучи солнца пробиваются сквозь деревья мозаикой ярких пятен.

Цветы здесь тоже растут, в чрезвычайном изобилии.

Такой день вообще-то просит музыки, однако включить ее у меня нет возможности.

Годами, где бы я ни находилась, я обычно как-то умудрялась ее слушать. Но когда я начала избавляться от устройств, пришлось расстаться и с музыкой.

Багаж — вот, в сущности, от чего я избавлялась. То есть от вещей.

Однако время от времени человек слышит музыку в своей голове.

Ну, во всяком случае, хотя бы фрагмент чего- нибудь. Скажем, Антонио Вивальди. Или песню Джоан Баэз.

Не так давно я даже услышала пассаж из оперы «Троянцы» Берлиоза.

Когда я говорю «услышала», я выражаюсь фигурально конечно же.

Тем не менее, возможно, багаж все-таки есть, хотя я и считала, что оставила его позади.

Своего рода багаж. Тот, что остается в голове, в смысле остатки того, что знал раньше.

Например, дни рождения таких людей, как Пабло Пикассо или Джексон Поллок, которые я наверняка все еще могла бы назвать, если бы захотела.

Или телефонные номера, с тех давних лет.

Вообще-то телефон есть прямо здесь, всего в трех или четырех шагах от меня.

Естественно, я говорила о номерах телефонов, которые работают.

На самом деле есть второй телефон наверху, у подоконника с подушками, сидя на котором я наблюдаю, как заходит солнце, почти каждый вечер.

Подушки, как чуть ли ни всё здесь, на пляже, пахнут плесенью. Даже в самые жаркие дни чувствуется сырость.

Книги от нее приходят в негодность.

Книги — тоже багаж, от которого я избавилась, между прочим. Пусть даже в этом доме осталось еще много тех, что были здесь, когда я поселилась.

Стоит, пожалуй, отметить, что в доме восемь комнат, хотя я пользуюсь только двумя или тремя.

Вообще-то я читала время от времени все эти годы. Особенно когда я была не в себе, я читала довольно много.

В одну из зим я прочла почти все древнегреческие пьесы. Больше того, я прочла их вслух. И при этом, заканчивая читать страницу с обратной стороны, я вырывала ее из книги и бросала в огонь.

Эсхил, Софокл, Еврипид — всех их я превратила в дым.

В известном смысле так это можно себе представить.

В другом же смысле можно утверждать, что так я поступила с Еленой, Клитемнестрой и Электрой.

Хоть убейте, я понятия не имею, зачем я это делала.

Если бы я понимала зачем, то явно не была бы сумасшедшей.

Если бы я не была сумасшедшей, то явно не стала бы этого делать вовсе.

Я не вполне уверена в том, что последние два предложения имеют особый смысл.

В любом случае я не помню, где конкретно находилась, когда читала эти пьесы и жгла страницы.

Возможно, это было после посещения древней Трои, которая как раз и могла навести меня на мысль о пьесах.

Или это чтение пьес навело меня на мыль о том, чтобы посетить древнюю Трою?

Оно действительно развивалось, это безумие.

Не факт, однако, что я была безумна, когда поехала в Мексику. Несомненно, не только сумасшедший может решить навестить могилу своего малыша.

Но я точно была безумна, когда проехала всю Аляску до Нома, а затем направила лодку через Берингов пролив.

Пусть даже я и разыскала карты на этот раз.

Да и с лодками уже была знакома. Но все равно.

Однако после этого я, как ни парадоксально, устремилась на запад через всю Россию почти совсем без карт. Выезжая с солнцем за спиной каждое утро и ожидая, что оно после полудня появится впереди, просто следуя за ним.

Размышляя в дороге о Федоре Достоевском.

Честно говоря, я глядела в оба, высматривая Родиона Романовича Раскольникова.

Останавливалась ли я в Эрмитаже? Почему я не помню, останавливалась ли я в Москве вообще?

Что ж, вполне возможно, что я проехала мимо Москвы, совершенно не отдавая себе в этом отчета, ведь я совсем не говорю по-русски.

То есть я имею в виду, что и не читаю по-русски, разумеется.

И зачем я написала ту претенциозную строку о Достоевском, если сейчас не имею понятия, задумывалась ли я о нем хоть на мгновение?

Значит, еще больше багажа. Как минимум, здесь и сейчас, пока я печатаю, если не тогда, раньше.

Вообще говоря, когда я пришвартовала катер, оставив позади последний остров, и снова отправилась искать автомобиль, я, наверное, даже удивилась, что на номерных знаках был русский шрифт. По моим представлениям я должна была быть в Китае.

Хотя меня только сейчас осенило, что человек несет также и кое-какой китайский багаж, разумеется.

Немного. Нет смысла иллюстрировать данный факт.

Даже если я пью чай сушонг, пока говорю это.

Да и вообще, Эрмитаж, возможно, находится в Ленинграде.

Тогда опять же очевидно, что я искала Раскольникова.

Если использовать Раскольникова как символ, то можно с определенностью сказать, что я искала Раскольникова.

Хотя, с таким же успехом можно сказать, что я искала Анну Каренину. Или Дмитрия Шостаковича.

В Мексике я тоже искала, конечно.

Вряд ли Саймона, ведь я прекрасно знала, что Саймон лежит в могиле. Значит, возможно, искала Эмилиано Сапату.

Опять же, символически искала Сапату. Или Бенито Хуареса. Или Давида Альфаро Сикейроса.

Искала кого угодно, где угодно.

Даже будучи безумной, искала — или чего еще ради я бы скиталась по всем тем, другим местам?

И искала на каждом перекрестке в Нью-Йорке перед этим, естественно. Даже до того, как уехала из Сохо, я искала по всему Нью-Йорку.

И поэтому все еще искала той зимой в Мадриде тоже.

Я не уверена, упоминала ли о своем пребывании в Мадриде.

В Мадриде я жила не в Прадо, как оказалось. Возможно, я намекнула, что думала так, однако там было слишком мало света.

Я имею в виду естественное освещение, ведь тогда я уже принялась избавляться от большинства своих вещей.

Лишь когда солнце особенно беспощадно, начинаешь видеть картину Рогира Ван дер Вейдена так, как полагается.

Я могу засвидетельствовать это со всей категоричностью, ведь я даже вымыла окна рядом с ней.

Где я жила в Мадриде, так это в отеле. Выбрав тот, что назван в честь Веласкеса.

Искала там Дон Кихота. Или Эль Греко. Или Франсиско Гойю.