Антал Сташек - О сапожнике Матоуше и его друзьях

— К Доленяку воры лезут!

Люди бежали с мотыгами, вилами и топорами. Прибежали два караульных, каждый из них держал пику и фонарь в одной руке, свисток в другой. Они старались изо всех сил, так что свист разносился по всему селу. Тогда, по новым законам, в каждом селе полагалось выставлять на ночь караульных. Прибежал разбуженный староста, и толпа с криками направилась к избушке.

— На помощь!.. Кто-то лезет ко мне! — не прекращались вопли из избушки.

— Проклятый прохвост! — трясся от злости блюститель общественного порядка, завидев Наймана.

— Дядька, — кричал батрак Чапека Иржи, стороживший в эту ночь, — это не вор, это господин жандарм: он хочет сделать у вас обыск.

Караульный осветил при этом лицо и голову жандарма так, что дед увидел, как блеснули в темноте каска с шишаком и ружье.

— Господи Исусе… что я наделал! — заныл старый браконьер, спустился, хромая, с чердака в сени и открыл дверь. Жандарм вошел в избу. За ним втиснулась целая толпа и, видя, как сокрушается Доленяк, посмеивалась над ним.

— Ради бога, простите, господин жандарм… Я не виноват. У меня от страха в голове помутилось, когда я вспомнил о Тонде Ванеке… Глядите, до сих пор руки от страха трясутся…

Руки у него действительно тряслись, но не от страха, а от старости.

Обратившись к Найману, старик добавил:

— А вы, староста, ради давнего знакомства замолвите словечко.

— Чертов дед! — выругался жандарм и занес над ним приклад.

— Оставьте его… он и вправду, наверное, думал, что к нему лезут воры, — успокаивал Коевака Найман, который втайне боялся Доленяка.

Заступничество старосты помогло, и Доленяк отделался ударом приклада в спину.

— Где ты, дубина, спрятал человека?

— Нет здесь никого, кроме меня и вездесущего господа бога, — отвечал хромой.

Собравшиеся расхохотались.

— Разбойник не много бы награбил в пустой берлоге старого кузнеца.

— Убирайтесь вон отсюда… Марш! — напустился жандарм на зевак и добавил: — Останутся только караульные с фонарями и староста.

Когда зрители ушли, жандарм начал шарить в избенке.

Войта, спрятавшись в своем убежище, слышал стук в дверь и понял, что это пришел жандарм с обыском. Потом он слыхал, как старик во все горло орал из слухового окна. Но снопы и солома заглушали звуки, поэтому Войта не знал, что дед наделал столько шума. А когда до него стали доноситься отдельные выкрики окружившей избенку толпы, он перепугался не на шутку: исчезала надежда на спасение. Наконец голоса стихли, и беглец замер в мучительном ожидании.

Внизу была осмотрена прежде всего маленькая каморка и сени.

— Здесь никого нет, — шептал староста.

— Где же в этой собачьей конуре ход на чердак? — злобно спросил Коевак.

— Правда, что собачья конура, — сокрушенно согласился дед и добавил: — В этой собачьей конуре нету и хода на чердак.

— А как же вы туда влезаете?

— По лесенке.

— Где она?

— Здесь.

— Покажите.

— Хороша, нечего сказать… Да ведь здесь доброй половины ступенек нет.

— Ваша правда, — униженно подтвердил Доленяк.

— Что у вас там, наверху?

— Половина — пустая, а в другой сложена солома.

— Полезайте туда.

Хромой залез первым, потом влез с фонарем один из караульных. Найман за ними. Когда все уже были на чердаке, храбро вступил на лестницу и блюститель порядка. При этом он вспомнил об известном разбойнике Амброже, который, спрятавшись на чердаке, застрелит жандарма, когда тот, желая его арестовать, полез за ним и показал голову над лестницей. Этого и боялся Коевак. Он твердо стал на ступеньку, снял с головы каску, надел ее на штык и поднял над лестницей. Если враг выстрелит, так в него не попадет, ведь люди в такие минуты бывают вне себя и не дожидаются верного момента.

«Этот жандарм, видно, с ума сошел», — подумал старик-браконьер, не разгадав его осторожного замысла.

Жандарм простоял так с минуту.

«Ага… не может лезть дальше… боится, чтобы окаянная лестница под ним не обломилась», — подумал хромой.

— Ваша милость, дайте мне руку, я вам помогу.

Страх заставил деда лицемерить, учтивостью он хотел задобрить злого гостя. Но «его милость» даже не обратил внимания на предложение и через минуту был наверху. Прежде всего он осмотрел пустую половину чердака, где ему посветил караульный.

«Верно, в соломе», — подумал жандарм и приказал:

— Разбросать солому!

Дрогнула душа Доленяка. Он сделал усилие над собой.

«Эх, — подумал он, — вот невидаль!.. Несколько месяцев тюрьмы. Не убьют же меня… Больше вынес в жизни».

Но страх пронизывал мозг, нервы, проникал в кровь и добирался до сердца.

«Сейчас найдут не только Войту, а и мое старое ружье, петли, капканы, да еще и заячьи шкурки».

— А ну, скорее поворачивайтесь, — торопил Коевак. — Ты, караульный, помогай.

Сам жандарм и пальцем не шевельнул, а только шептал: «Habt Acht!» [17] Осторожно! (нем.) Он уставился на кучу соломы и держал ружье наготове, чтобы в случае опасности сразу выстрелить.

Крепость, где был спрятан Войта, разваливалась. Он слышал, как рассыпается груда снопов, а с нею и его надежда на спасение. Сердце Войты учащенно билось, мозг усиленно работал; нужно было использовать несколько оставшихся минут.

«Прыгну вниз, а там будь, что будет!»

Войта заметил в крыше окошечко величиной с каравай. Сквозь него не пролезть; выломать доску — нет ни сил, ни времени. Он метался в тесном укрытии, словно зверь в клетке. Неожиданно нащупал в углу старое ружье браконьера, взял его. Сунул в ствол шомпол с винтовой нарезкой на конце и, вытянув кусок пакли, прикрывавший заряд, убедился, что ружье было заряжено дробью.

Им овладела отчаянная решимость:

«Нет… в руки не дамся… Выстрелю… убью, а потом убегу».

Войта подполз к месту, откуда грозила опасность. Шум отбрасываемых снопов усиливал его волнение. Больше половины было уже разбросано.

«Без толку… никого здесь нет», — подумал Коевак и, чтобы окончательно убедиться, воткнул штык в оставшуюся кучу соломы. Но штык ничего не нащупал.

— Довольно! — сердито крикнул он.

— Ну и работка! Ох, как я вспотел! — облегчил свою душу Доленяк, вспотевший больше от стража, чем от работы.

Жандарм отпустил караульных и пошел с Найманом шарить у Веруначевых.

— Я знаю, что в этом трактире часто по ночам играют в карты… Вы, староста, подождите здесь, около дома… Я посмотрю, не играют ли сейчас… У них нет собаки?

— Нет… Позавчера ее отдали живодеру.

Жандарм подошел к дому, где еще горел свет, и, приподнявшись на носки, заглянул в комнату через выходящее в сад окно. В комнате было пусто, в тишине раздавалось тиканье часов. На лавке у печки сидела жена Верунача и плакала — тихо, без слов, утирая передником слезы.