Ицхок-Лейбуш Перец - Избранное

— Мужа, да сотрется память о нем!

— Нет, Хана, меня винит она! Я погубила ее! Ее слезы падают мне на сердце, как расплавленный свинец, они отравляют меня, эти слезы…

Груня замолкает, с трудом переводя дыхание.

— Что же дальше?

— Что дальше? Я сказала себе: довольно! Пусть моя третья дочь живет! Пусть живет как хочет! Она работает на фабрике! Шестнадцать часов в день работает она и зарабатывает едва на сухой хлеб… Ей хочется еще и конфет — пусть ест! Она хочет смеяться, шалить, целоваться — пусть! Ты слышишь, Хана, пусть! Я не имею возможности дать ей лакомств, а мужа и подавно… Я ничего не могу ей дать!.. Превратить ее в выжатый лимон не хочу, довести ее до чахотки — нет, нет! Пусть уж эта дочь не проклинает меня, не плачется на свою судьбу.

— Но, Груня, что скажут люди?

— Пусть люди прежде всего имеют сострадание к бедным сиротам, не заставляют их каторжно работать за гроши! Пусть у людей будут человеческие сердца, и пусть они не выжимают соков из бедных людей…

— А бог? Бог, да будет благословенно имя его!

Груня поднимается и громко кричит, как будто хочет, чтоб бог в небе услышал ее:

— Богу следовало позаботиться о старших!..

Гнетущая тишина.

Женщины тяжело дышат. Они стоят друг против друга, глаза их мечут молнии.

— Груня! — наконец вскрикивает Хана. — Бог! Бог покарает!

— Не меня, не моих детей! Бог справедлив: он покарает кого-то другого! Кого-то другого!

от рассказ о том, что свершилось в Турбине.

Жил некогда в Турбине носильщик, звали его Тевье, и был он большой бедняк. Как-то раз в четверг стоял он на базаре, подоткнув полы своей одежды под веревку на чреслах, и высматривал, не придет ли к нему откуда-нибудь спасенье, не даст ли ему кто-нибудь заработать на субботу. А в лавках кругом, как назло, ни души, не спешат покупатели, и некому снести поклажу.

И поднял бедняга глаза к небу и взмолился — не омрачить ему субботы, не дать жене его Серл и деткам ощутить голод в день субботний.

Уже во время молитвы почувствовал он, что кто-то дергает его за полу. Обернулся и увидел перед собой какого-то немца: охотничий костюм, куртка обшита зеленой тесьмой и перо на шляпе!

И сказал ему немец на чисто немецком языке, который мы передаем еврейским разговорным языком:

— Послушай-ка, Тевье! Суждены тебе семь лет изобилия, семь лет счастья и благоденствия и большие деньги. От тебя, однако, зависит, когда придут эти семь лет. Пожелаешь — еще сегодня воссияет твое счастье; еще до того, как зайдет солнце, которое светит над твоей головой, ты сможешь купить весь Турбин со всеми его окрестностями. Но спустя семь лет ты снова станешь бедняком. А пожелаешь — доброе, благословенное время наступит лишь к концу дней твоих, и тогда ты покинешь мир самым богатым человеком.

Был это, как потом оказалось, Илья-пророк, прикинувшийся, по своему обыкновению, немцем. Но Тевье вообразил — да простится нам тысячу тысяч раз такое сравнение, — что это простой колдун, и ответил ему:

— Мой милый немчик, бога ради оставь меня в покое! Не про тебя будь сказано, я бедней бедного, нечем мне справить субботу и нечем заплатить за твои труды и советы.

Но когда немец, не отставая, повторял все то же и раз, и другой, и третий, слова его наконец дошли до Тевье.

— Знаешь что, дорогой мой немец! — проговорил он. — Если ты это всерьез, не издеваешься над бедным носильщиком и в самом деле ждешь ответа, то я тебе признаюсь, что имею обыкновение по каждому делу советоваться с женой своей Серл. Без нее я тебе окончательного ответа дать не могу.

Немец заявил, что советоваться с женой — дело очень хорошее, и предложил Тевье сходить и спросить ее, а он, то есть немец, тем временем постоит здесь и подождет его.

Тевье еще раз огляделся — нет, работы не предвидится, можно сходить домой и потолковать. Тут ему терять нечего. Оправив полы своей одежды, он зашагал за город, к пустырю, где жил в глиняной мазанке.

Увидев его в раскрытое окно (дело было летом), Серл радостно выбежала ему навстречу. Она думала, что муж принес ей немного денег к субботнему дню.

Но Тевье сказал:

— Нет, Серл, он, да святится имя его, заработков мне еще не послал, зато ко мне явился какой-то немчик.

И он рассказал ей, как было дело. Явился немец и заявил, что им суждены семь лет изобилия и только от них зависит, когда они наступят — сейчас или перед их кончиной. Вот он и спрашивает ее: когда лучше?

Серл недолго думая ответила:

— Поди, любезный муж мой, и скажи своему немцу, что желаешь наступления семи лет изобилия сию же минуту.

— Почему, Серл? — удивленно спросил Тевье. — Спустя семь лет мы ведь вновь станем бедными, а обедневшему всегда тяжелей, чем нищему от рождения.

— Не заботься, любезный друг, о будущем. Бери, что дают, и при этом скажи: «Благословен господь каждодневно». Тем более что надо платить за обучение детей. Их уже выгнали из хедера. Гляди, вон они играют на песке.

Этого было достаточно, чтобы Тевье помчался к немцу с окончательным ответом: он желает наступления семи лет изобилия немедленно.

Тогда немец напомнил ему:

— Подумай еще раз, Тевье! Сейчас ты здоров и крепок, можешь кое-как заработать себе на хлеб. Но что будет, когда ты состаришься, обеднеешь, а сил для работы уже не станет?

Но Тевье ответил:

— Послушай-ка, немец! Жена моя желает обещанного сейчас же. Во-первых, говорит она: «Благословен господь каждодневно», — и велит не заботиться о будущем; во-вторых, детей прогнали из хедера.

— Ну, если так, — ответил немец, — иди домой. Не успеешь дойти до порога, как станешь богачом.

Хотел было Тевье расспросить, что будет, когда кончатся семь лет, но немец уже сгинул.

И вот Тевье отправился домой. Подошел к дому и видит: на задворках играют его дети в песке. Приблизился… Но что это? Они выгребают из ямки не песок, а чистое золото, настоящее червонное золото. Понятно, больше не о чем было говорить. Тут-то и начались эти семь лет, семь лет изобилия.

Но время — летит, как пущенная из лука стрела, и семь лет миновали. К Тевье вновь явился немец, чтобы объявить, что семь лет прошли, что сегодня ночью исчезнет все золото и в земле, и в доме, и даже у соседей, где они могли его припрятать.

И застал он Тевье посреди базара, как и семь лет назад. Подоткнув за пояс полы своей одежды, он опять выжидал, не подвернется ли ему какой-нибудь заработок.

И сказал ему немец: