Ицхок-Лейбуш Перец - Избранное

— Послушай, Тевье! Семь лет уже кончились.

И ответил ему Тевье:

— Поди скажи об этом жене моей. Все семь лет богатством владела она.

Пошли они вдвоем за город, подошли к той же глиняной мазанке на пустыре и застали Серл у дверей. Была она в том же убогом платье, как и семь лет назад, только на лице у нее сияла улыбка.

Немец и ей повторил, что семь лет изобилия кончились.

Она ответила, что никакого изобилия они еще не видали, что никогда это золото своим не считали, ибо только то, что человек честно добудет своими десятью пальцами, принадлежит ему, а богатство, доставшееся не в поте лица, только дар господень, оставленный им для ублажения убогих и сирых. Свое золото она тратила лишь на оплату за обучение детей: за божью тору можно платить божьими деньгами. И только! Если творец мира нашел лучшего хранителя его богатства, пусть забирает и передает его другому.

Илья-пророк выслушал ее. и исчез. Услышанное передал суду всевышнего. И суд всевышнего решил, что лучшего хранителя золота ему не найти. И семь лет изобилия длились до конца дней Тевье и его жены Серл.

ила-была курица, дородная, знатная курица, наложница великого Кукареку, и к тому же умная голова.

Достославная знатная курица сидела (понятно, не в темнице!) на яйцах, высиживая, наверно, целых четыре десятка цыплят.

Кто не трется под стенами и не занимается политикой, тому и господь помогает.

Вот почему яйца у курицы были большие и, наверно, полные. Из этих яиц выйдет…

Но об этом как раз мечтает курица.

Она сидит с закрытыми глазами и видит, как из ее яиц вылупляются сорок петухов…

Одни петухи! Ни единой курицы! Все как на подбор! Что называется, петухи из петуховского царства! Крупнее крупного, крепче крепкого, на медных ногах, с острыми шпорами, крылья, как у орла, и красные гребни. Какое там красные? Огненные гребни!

Не сглазили б их только!

И сразу же вылупившаяся из яиц толпа богатырей направляется во двор. Она следует за ними, и сердце в ней раздается, ширится, вздымается, как опара на дрожжах. Оно готово выскочить из груди. И пусть выскакивает!

— Кукареку, — кричат они все разом.

Такого крика мир еще не слыхивал.

— Кукареку!

Горка мусора возле кухни колыхнулась и упала. В окнах задрожали стекла.

— Кукареку!

Все-все вокруг стоят как окаменелые.

Кто они, эти богатыри?

Старый кудлатый пес вылез из конуры и остановился, изумленный, — он, наверно, проглотил свой язык и потому не лает……

Орава кошек расселась на плетне и глядит во все глаза.

Кроты выползли из-под земли. На лесной опушке замерли завороженные зайцы, хоть хватай их голыми руками.

А он? Что он скажет? Он, ее великий муж, знаменитый зерноглотатель? Взглянет ли после этого на какую-нибудь другую курицу?

Нет!

И тогда, тогда она будет на вершине счастья. Когда он увидит, чт о она умеет, а мир узнает, чт о она ему дала, тогда ей можно будет спокойно умереть. Тогда она сама подойдет к толстухе кухарке и протянет ей шею.

— На, возьми! — скажет она ей. — Вари на ужин!

Цыплята под курицей начинают поклевывать, но она ничего не слышит. Грустные мысли одолевают ее мозг.

«На, возьми и свари на ужин!..»

Но почему? Почему все должно кончиться ножом? Почему люди должны есть ее мясо, собака — грызть ее кости, из ее перьев должны делать подушки и перину?

Что же, в мире нет ни милосердия, ни справедливости?! Почему мир не делает различия между курицей и курицей, между попрыгуньей, болтушкой, интриганкой, вообще черт знает чем, и курицей знатной, такой, например, которая дает миру эдаких петухов, эдаких богатырей, какими будут ее птенцы.

— Тук! Тук! Тук!

Но она не слышит.

В полудреме тянутся грустные мысли-сны. А после ножа? Конец ли это всему? Разве по ту сторону плетня ничего нет?

За плетнем сразу лес. А за лесом что?

Не собираются ли там души праведных куриц и свободно, не боясь ножа, клюют овес, ячмень или пшеницу?

— Тук! Тук! Тук!

Она не слышит.

Она мать, а мать должна забыть о себе. Не об ее жизни, а о жизни детей речь идет.

Здоровыми и бодрыми обязана она давать их миру. Пусть спустя некоторое время они не станут признавать ее; отгонят собственную мать от жирного комка грязи.

Но она все же будет делать свое дело…

— Тук-тук-тук! Тук-тук-тук!

Но нет, так быстро она не встанет.

Она знает — на улице ветер, нет, буран, и ее богатыри с первого же шага могут простудиться.

— Чтобы там стучитесь? Разве вам не тепло под маминым пухом? Разве вам не покойно? Разве не беспечно чувствуете вы себя под мамиными крылышками?

Потерпите? — детки! Потерпите!

Не вечно будут дуть злые ветры, не вечно будут ходить по небу тучи…

Бог смилостивится, бог не забудет своих петухов. Очистится небо, засияет солнце, и наступит вёдро. Вёдро будет!..

Несколько кур, которые давно уже вывели своих малышей во двор, пришли к запоздалой роженице.

— Поздравляем! Поздравляем! — закудахтали они.

Но она не ответила им, — не станет она с ними якшаться. Подогнула голову и упрятала ее в пуху на груди.

Пристыженные куры убежали, и тогда она гордо подняла свою умную голову, поблагодарила бога за то, что ее оставили в покое одну со своими мыслями, со своими богатырями.

А сердце так и тает от счастья. Какие у нее чудные детки! Они, конечно, крупней других каплунов, но, если мама велит, они лежат смирно, ждут. Ни один не стучится там.

Умные детки! Его мощь, ее деликатность, ее благодушие!

Бог весть сколько сидела бы умная клушка на своих богатырях, если б не кухарка. Вспомнив о курице, она мигом кинулась к ней и согнала с яиц.

И когда мамаша поднялась, все увидели, что под ней маленькие, заурядные, давно задохшиеся цыплятки.

огда реб Элиезер, сын Хайкла, отошел в мир иной, под подушкой у него нашли записку следующего содержания:

«Моя воля такова — пусть дети владеют лесом сообща.

После моей кончины пусть построят ограду вокруг кладбища и отремонтируют крышу синагоги.

Священные книги завещаю сыну моему Бениамину, жениху, да продлятся дни его, ибо остальные сыновья и зятья получили священные книги к свадьбе.

Жена моя, долгих лет ей, пусть по-прежнему живет отдельно в квартире и примет к себе бедную сироту, дабы не тосковала она в одиночестве. Пусть сама свершает благословение над хлебом и проводит святую субботу.

В наследстве она имеет равную долю со всеми.

Помимо того…»

Дальше прочесть было невозможно. Записку, по-видимому, сунули под подушку раньше, чем просохли чернила, и буквы смазались.