Юхан Смуул - Эстонская новелла XIX—XX веков

— Смотрите, он ухмыляется! — удивился шорник.

— Что вы можете сказать по поводу моих слов? — спросил следователь. — Перестаньте улыбаться.

— Я требую сухую одежду, — ответил Эннок. Улыбка не исчезала с его лица.

— Требуешь? — заорал шорник. — Я тебе сейчас шкуру разогрею!

Эннок видел, как поднялась рука, он не пытался уклониться от удара, да это и не помогло бы. У него уже не было сил защищаться, а если бы сил и хватило, то и тогда это не помогло бы — его бы связали и продолжали мучить. Надо держать голову высоко, это единственная верная защита.

Куда исчезло лицо госпожи Гренберг? Эннок понимал, что улыбающееся лицо ему только привиделось, и все же было жаль, что призрак рассеялся.

Гнусная тварь, он не бьет в полную силу, может, хватить его тоже? Голова Эннока от ударов моталась из стороны в сторону, во рту появилась кровь. Он боялся, что упадет со стула, но нет, не упал, только перед глазами все завертелось. Падать нельзя, шорник только этого и ждет… Откуда это несет водкой?

— Ну, жарче стало? — спросил шорник, отдуваясь, и остановился, как будто выжидая.

Эннок не ответил, слова не доходили до его сознания, да он, видно, уже и не был в полном рассудке. Он не ощущал ни вкуса крови во рту, ни боли, тело было бесчувственным. Письменный стол перед его глазами заколыхался… Где он находится, кто это пляшет вокруг него?

Лодка качается, почему лодка качается, если море спокойно? Или им дали лодку, которая должна утонуть, от охранки всего можно ожидать. С берега их должны все же видеть, берег уже недалеко. Куда его привезли, почему его ведут на допрос, это какое-то ужасное недоразумение, должны же они это понять! Они не верят, они что-то путают, почему они сомневаются в каждом слове, все должно вот-вот выясниться, ведь агентов так не засылают через границу!

Чего от него хотят?

Почему я приехал? А куда же мне было ехать? Это — моя родина, я, правда, родился не здесь, я родился в Тарту, но почему я не могу назвать государство трудящихся своей второй родиной? Даже если бы власть, опирающаяся на штыки, не изгнала меня из Эстонии, я бы все равно когда-нибудь приехал сюда, хотя и там нужны люди, еще нужнее, чем здесь, но там душно, страшно душно…

Я не могу ничего больше сказать, я не хочу возводить на себя напраслину, я говорю чистую правду, у меня нет в душе ни единого дурного намерения. Я не должен был в тридцать первом попадаться, это верно, но меня выдали, а теперь меня считают предателем, но товарищи могут подтвердить, как все было в действительности, мы же сидели в одной камере.

С какой целью я сюда прибыл? Все одно и то же… Приехал потому, что меня выслали, а выслали потому, что меня не признали гражданином Эстонской республики, но и в том случае, если бы не выслали, я бы приехал с радостью. Я выполнял свою задачу как умел; другой может быть, смог бы сделать больше, я не какой-нибудь крупный или значительный деятель — себя не переоцениваю. Конечно, теперь бы я был умнее, за семь с половиной лет тюрьмы я во многом стал опытнее, теперь я, может, сумел бы сделать больше, я могу сейчас же уехать обратно, если это нужно. Моя жизнь не имеет иной ценности, чем то, что я в силах сделать на благо коммунизма… Нет, это все клевета Эрмы, провокатором я себя не признаю, мне не нужно свободы, купленной ценою лжи, моральное падение во сто крат хуже, чем физическая смерть.

Как мое настоящее имя? Это ведь известно, я никогда не скрывал. Яан Юрьевич Эннок, я могу это повторить тысячу раз, может быть, многократные допросы нужны для формальности? Удивительно, значит, следователь знает эстонский язык, раньше он этого не показывал, мы все время говорили по-русски, неужели это какая-нибудь ловушка?

Если бы пол так не качался… Разве я не ответил? Почему он кричит, я же повторяю… У него странное выражение, почему он искажает свое лицо?

Кто это пляшет вокруг меня, когда следователь успел переодеться, его лицо знакомо… Этот человек меня допрашивал, но только когда и где?

Все внутренности жжет огнем, разве я ел что-нибудь плохое? Утром давали вареную чечевицу, она не могла быть совсем не годной в пищу… Кого это предали за чечевичную похлебку? Опять пол начинает качаться, что-то окончательно перепуталось.

Опять добиваются, как мое настоящее имя, повторяю еще раз: я — Яан Эннок, Яан Юрьевич Эннок, уроженец Тарту, некоторые называют Тарту Юрьевом — старая традиция. Странно, откуда такие высокие волны, ветра ведь почти нет?

Кто это взял его за плечо?

Все спрашивает одно и то же: почему он не отвечает, отвечать нужно. Почему следователь заговорил по-эстонски?

— Вы Яан Эннок?

Ну конечно, когда же он это отрицал, он сразу сказал свою настоящую фамилию, он все время говорил только правду. В тридцатом году его нелегально переправили в Эстонию, а теперь он вернулся, таким странным образом вернулся, охранная полиция организовала ему эту страшную встречу.

— Отвечайте!

Какое право они имеют на него кричать, на бойца революции кричать нельзя, он не позволит на себя кричать, хотя бы просто из чувства человеческого достоинства, откуда у них такие замашки?

Почему его трясут, как смеют бить по лицу, они не должны этого позволять, за ними следит весь мир, неужели это им не понятно?

Где он видел на лице у мужчины такие карие девичьи глаза?.. Что-то совсем перепуталось, что-то не так… где он находится, кто же они, те, что над ним наклонились? Нет, нет, что-то тут совсем неправильно, где он вообще находится, кто его так допрашивает?

— Яан Эннок, вам больше нет смысла отрицать что-либо.

Глаза Эннока снова стали различать, что в действительности происходит вокруг. Его тряс и бил по лицу шорник, с ним говорил следователь. О, господи, неужели он сознался, что он — Эннок?

— Не смейте ухмыляться!

Он, значит, все еще улыбается? Это хорошо, что он еще может улыбаться, очень хорошо, он будет улыбаться им в лицо, пока жив.

— Я… требую… сухую одежду.

Кто это сказал? Неужели это у него голос такой хриплый и слабый?

— Уберите его.

Шорник рванул его со стула. Ноги больше не повиновались Энноку, его поволокли, как волочили школьную уборщицу. Так обращаются с трупами. Но он еще не сдался, он потребует протокол, и если на бумаге будет написано, что он признал фамилию Эннока своей, он вычеркнет эти строчки. Эннок, не спуская глаз с лица следователя, все еще улыбался, он должен найти в себе силы улыбаться, он должен…

1970

Такой обстановкой, как в этой квартире, в наши дни никто уже не стал бы обзаводиться. Это была квартира проуа [24] Проуа (proua) — замужняя женщина; госпожа (эст.). Минны.