Юхан Смуул - Эстонская новелла XIX—XX веков

Сладкая боль пронизывала сердце Марии, когда она видела дона Альфредо, она никогда не думала, что можно петь так чудесно. Настоящий художник. Он делал близкими далекие страны, где аромат роз, южное палящее солнце, синие берега, оазисы и белые песчаные пустыни. Прекраснее всего пел он о Розите и о своей любви. Мария закрывала глаза и задыхалась от восторга.

Днем и ночью думала она о доне Альфредо и каждый раз чувствовала, что задыхается; только работая, она забывалась. Мамзель, у которой она училась искусству швеи, с возмущением бросала ее работу обратно: Мария неправильно пришивала кнопки и крючки, делала петли слишком большими или слишком маленькими, наметывала кружева и воланы наизнанку.

Бедная швея была влюблена.

Она была бледной, маленькой, в больших детских глазах поселился тревожный блеск, по вечерам она часто отпрашивалась у хозяйки. Так что мамзель вынуждена была предупредить ее:

— Смотри, Мария!

Она покупала билет и садилась подальше, к стене. Старалась не выделяться и в то же время страстно желала, чтоб дон Альфредо ее заметил и видел бы только ее. Уже скоро Мария знала наизусть все песни дона Альфредо и мурлыкала их под нос, пришивая пуговицы, — песни о караване, шагающем в песках пустыни, и об апельсиновых рощах.

Однажды она просидела всю ночь, делая из лоскутков шелка и бархата красную розу, а вечером пошла в кино, приколов ее на грудь.

Ей показалось, что дон Альфредо, поклонившись залу, заметил ее. Ушла она взволнованная и на следующий день чувствовала себя плохо. Под глазами синели легкие тени, личико казалось прозрачно-белым. Она то и дело больно колола иглой пальцы, и мамзель сказала:

— Смотри, Мария!

После кино она долго бродила по улицам и в парке, воображая, что дон Альфредо рядом. Вот он идет ей навстречу из-за деревьев, вот его отражение в пруду, вот, обнимая ее, он набрасывает шарф ей на плечи. Дон Альфредо, ослепительный мужчина с иссиня-черными волосами и страстным взором, от которого слабеют ноги. Всякий раз, когда кто-то догонял ее, сердце девушки билось сильней и она мгновенно оглядывалась. Она ждала…

Мамзель по-своему понимала страдания ученицы. Уперев руки в бока, она впилась в Марию взглядом.

— Он говорил уже с тобой?

— Нет еще, — прошептала Мария.

— Тогда ты должна сама с ним поговорить, если еще не поздно… — посоветовала мамзель.

Действительно, так не могло продолжаться. Каждый вечер ходила Мария в кино, слушала песни дона Альфредо и уходила.

— А фильм смотреть вы не останетесь, барышня? — с насмешкой спрашивала билетерша.

— Нет, — отвечала девушка едва слышно, понурив голову.

Она написала дону Альфредо много писем. Они лежали в ее бельевой корзине под кроватью. В письмах она, не таясь, говорила все, что приказывало ей любящее сердце. Иногда она по нескольку раз переписывала одно и то же письмо, если, перечитывая, находила его нескладным и глупым, и только тогда клала его в корзину к другим.

Лежа ночью с открытыми глазами, она представляла себя скачущей сквозь пустыню с доном Альфредо: он поет и поддерживает ее в седле впереди себя. Его широкое сомбреро защищает их обоих от палящего солнца, а высокие зеленые колонны кактусов укрывают их путь прохладной тенью. Им попадается змея, и дон Альфредо говорит: «Не бойся, ведь я с тобой, Мария…» — и сплетает вокруг нее руки.

Так не могло продолжаться.

Большая любовь делает человека смелым, и девушка решилась сама пойти к дону Альфредо. Когда она перед уходом завязывала ленты шляпки, мамзель оторвалась от своего шитья, ощупала колючим взглядом формы девичьего тела и зашипела угрожающе, держа булавку во рту:

— Смотри, Мария!

Она не знала адреса дона Альфредо и спросила в кассе кино. Ее направили на второй этаж, куда вела старая, истертая деревянная лестница.

— Идите, он сейчас там.

Дверь была открыта настежь, дон Альфредо стоял посреди комнаты, а пожилая женщина с крупным носом кричала на него:

— Хочешь, Антс, я скажу, какова тебе красная цена?!

— Я говорил с хозяином. Он не платит, — отвечал доп Альфредо устало. У него было старое лицо и лучи морщинок вокруг озабоченных глаз. И волосы вовсе не иссиня-черные, а редкие и желто-серые.

— Попроси его, Антс! Может, даст, — поучала женщина.

И мужчина устало отвечал:

— Он мне не дает ни гроша.

— Ты хочешь, чтоб дети умерли с голоду, — заплакала женщина.

— Отнеси что-нибудь в ломбард, — сказал мужчина, глядя в сторону Марии. Но девушка поняла, что он ее не заметил и даже не догадывается о ее присутствии.

— Может, отнести в ломбард твою гитару или парик? — зло спросила женщина.

— Он не платит… — повторил мужчина и закрыл лицо руками.

Это был не дон Альфредо. Дона Альфредо не существовало.

Мария спустилась вниз по лестнице. Когда она добралась до дома, ее лицо словно намочил сильный дождь. Она дрожала, а высокий ворот платья был расстегнут. И мамзель, которая видела достаточно много обманутых и несчастных девушек, сказала сердито:

— Этого следовало ожидать, Мария. Я не могу больше держать тебя здесь.

1962

Наша матушка вечно недовольна. Только и слышишь: было бы это так, да было бы то этак…

Если идет снег, она вздыхает: «Перестал бы снегопад — занесет все дороги, и за хворостом не сходишь…» А пройдет снегопад, матушка опять жалуется: «Мало-то как намело, и когда это санный путь установится?..» Летом начнет накрапывать дождь — матушка вздыхает: «Кончился бы уж этот дождь — ведь зальет картошку в поле…» А продержится вёдро недели две — матушка ворчит: «Дождик бы припустил, что ли, а то таскай воду на огуречные грядки — даже руки болят…»

Матушка, конечно, понимает, что ее охи и вздохи погоду не улучшат и, сколько ни ворчи, природа не изменит своего нрава ни на волосок. Но у матушки это в крови, она должна на дню раз десять повздыхать о тех вещах, которые не так устроены, как ей хочется. Не помогает и подтрунивание отца: «Если бы да кабы… стояла бы тетка на колесах, была б она автобусом…» Сын Яан утверждает, что от всех этих «если бы» у матушки только сердце разноется. Матушка верит, что сердце действительно может разболеться — ее Яан, как-никак, врач и должен в этих вещах разбираться. Правда, Яан лечит краснуху и ящур — болезни свиней и коров, он лишь ветеринар, но и о человеческом сердце он наверняка что-нибудь да знает.

Одного они не понимают, эти умники: не может она по-другому. Если она вслух и не скажет, то про себя обязательно подумает: «Лучше бы Яан капли сердечные прописал… Словами делу не поможешь…»

Наша матушка не только погодой недовольна. Она у нас большая лакомка, и ни одна трапеза не проходит без того, чтобы матушка не вздыхала: было бы это так, а то этак… Если на столе перловая каша, матушка говорит: «Была бы еще простокваша, вот было бы хорошо…» А если и простокваша на столе, то другой разговор: «Ка́му [25] Кама — мука из поджаренного гороха, бобов, овса, ячменя и ржи; употребляется в пищу с простоквашей. бы сделать, вот тогда бы, наверное, поела…» Если на столе мясо, матушка мечтает о рыбе, а если рыба жареная, ей хочется копченой. А так как на столе никогда не бывает всего, что есть на белом свете съедобного, то и желаниям нашей матушки нет конца.